Он перестал метаться, сел на скамью, опустил голову и задумался. Сёстры-мавки, Она, которую боялись больше всех — что они могли сделать со Златой? Умертвить как предательницу или держать среди них силой, оставив служить себе? Всеслав не знал хорошо, какова была их жизнь, а Злата почти ничего не рассказывала: не хотела вспоминать. Упоминала лишь о том, древнем проклятье, которое Она, праматерь, наложила на супругу собственного сына, разгневавшись на неё. И выходило, что все их потомки по женской линии будут рождаться нечистью, не людьми, а мавками. Это Злата так говорила. А ещё другое слышал Всеслав, что и не проклятие то было, а напротив — Праматерь своим дочерям-внучкам будущим подарила долгую жизнь и чудесные способности. Были они все красоты невиданной, такой, что раз увидев, не забудешь. Какие-то из них умели обращаться птицами-рыбами, а то и сами колдовать могли. У кого дар предвидения имелся, без всяких гаданий судьбу предсказывали. Но было и плохое, то, за что Злата себя ненавидела…
Всеслав вскочил, услышав ржание своего коня. Учуял что-то? Зверей он совсем не опасался, но вдруг вернулась его возлюбленная? Места тут глухие, из людей кто вряд ли ходит.
* * *
Исхудавшая после морозной зимы голодная волчица укрывалась в кустах, исходя слюной, но нападать боялась. Конь Всеслава, чуя волка, нервно всхрапывал, скрёб землю копытом. Подходить было страшно — а ну, как наподдаст коваными копытами по рёбрам?
Ветер вдруг повеял с другой стороны. Волчица сразу уловила носом новый запах — существа, хоть и более близкого ей, нежели люди — но несравненно более опасного. Это было древнее существо, которому служили и которого боялись её предки. Он пах так же, как и волк… почти. Не дожидаясь, покуда он рассвирепеет, волчица опрокинулась на спину и забила по траве хвостом. Над ней морозно и жутко блеснули светло-голубые глаза, холодные как луна.
«Прости, государь, что потревожила. Корм семье искала. Здешняя хозяйка волчонка моего подкармливала, да ушла».
«Ты знала её?»
«Она была добра».
«Когда она исчезла?»
«Луна ещё была тонким серпиком в ту ночь».
«За ней приходили?»
«Да».
Он отвернулся и всею силой своей звериной сущности втянул в себя окружающие запахи. Злата — ею пахло совсем слабо, а вот другой, мертвенный, чуждый им всем дух ощущался, доминируя над остальными. Волчица умоляюще помаргивала глазами, избегала встретиться с ним взглядом.
«Это Она приходила? Ты видела, как уводили хозяйку?»
«Сначала были другие. Потом Она».
«Они напали на хозяйку? Ранили?»
«Нет, государь. Хозяйка шла сама».
* * *
Когда к постели Елены, ещё совсем слабой после рождения близнецов, приблизился Владимир, она едва не потеряла сознание от счастья. Господи, наконец-то! Она так измучилась за последние сутки, так мечтала увидеть радость на его лице, что, когда мать нехотя сообщила о его уходе из дома — Елена лишь тихо, безнадёжно расплакалась. У неё совсем не было сил, чтобы громко рыдать и приходить в отчаяние, но… Ведь он уверял её, что ужасно рад, что мечтает о ребёнке! Правда, во имя сохранения приличий и репутации их семьи придётся говорить, что матерью стала Анна. Однако же Володенька клялся: ребёнок будет признан им законным, они с Еленой будут растить его вместе — а что там написано в метрике, так ведь это просто формальность! Ради будущего их дитя, ради того, чтобы оно росло законнорожденным и унаследовало титул графов Левашёвых, матерью будет называться Анет, а ей, Елене, придётся считаться только тётушкой.
Первый раз услышав это, Елена похолодела и начала было что-то возражать, однако Володя, найдя поддержку в лице Катерины Фёдоровны, быстро уговорил её послушаться. Мать, со своей стороны, особенно настаивала. Какая судьба уготована этому ребёнку, её внуку, как незаконнорожденному, прижитому неизвестно от кого? Что скажут их друзья и знакомые в Петербурге? Как смотреть в глаза соседям?
И Елена сдалась — даже не из-за наставлений маменьки, а потому, что её сопротивление, как она замечала, искренне огорчало Владимира. Тогда она пообещала, что сделает всё, как он скажет — и Володенька сразу заключил её в объятия, целовал крепко и долго, шептал слова благодарности, говорил, что Елена — всё его счастье, вся его жизнь, и ближе неё для него не было и не будет. О, ради таких слов она была готова и на гораздо большие жертвы!
А вот теперь, когда она так исстрадалась, он куда-то пропал и даже не знает, что Бог послал ему двоих детей, а не одного. У самой Елены пока даже в голове до конца не укладывалось, что отныне она мать близнецов, которые по бумагам будут детьми Анны и Владимира… Мысли Елены путались — она так устала, так измучена… А что, если сестра захочет отобрать у неё детей, взять их себе и никогда не позволять Елене видеть их? У Анны детей нет. А её сын и дочь, вот они, рядом, такие красивые…
— Анна… Нет… — в полусне простонала Елена.
Мать наклонилась к ней.
— Успокойся, Алёнушка, родная. Анна утром непременно зайдёт к тебе, она ещё не знает. Ты не печалься, она о тебе спрашивала.
Елена открыла лихорадочно блестевшие глаза.
— Где Анет, маменька?
— Она… Она заснула вот только, за тебя очень тревожилась. Пусть отдохнёт.
Мать бережно подоткнула одеяло, положила ладонь Елене на лоб.
— Спи, милая. Видишь, детки-то спят, как ангелочки Божьи. И ты усни.
— Маменька, а Владимир?.. Велите спросить — он, быть может, вернулся уже?
Мать стиснула зубы и покачала головой, на её глазах показались слёзы; Елена догадалась, что маменька всё понимает и мучается за неё. Она устало опустила веки и повернула голову к стене.
Но вот когда Елена очнулась утром, Володенька уже сидел у её постели; следующие четверть часа главной её заботой было пригладить волосы получше и, с помощью Любы, переменить пеньюар. Владимир появился вновь, едва Елена чуть-чуть привела себя в порядок. Он улыбался, немного смущённо, даже робко. Сердце её бешено заколотилось от нежности: она никогда не видела его таким.
Владимир поцеловал её в лоб и озабоченно спросил о самочувствии.
— Спасибо, не волнуйся же так за меня. Да, было тяжело, но уже прошло. А… Ты уже видел их… Наших детей?
— Видел, дорогая, однако няня и кормилица сразу же выгнали меня вон! — Владимир засмеялся было, но тут же снова стал серьёзен. — Как ты полагаешь, как скоро мы сможем тронуться в путь, не навредив тебе и детям?
— Ну, вероятно, через две недели я
