Теперь я дрожала, и мне не нужно было этого скрывать. Мне удалось вернуться в свою комнату, захлопнув за собой дверь. Я прислонилась к двери спиной, с оцепенелым ужасом оглядывая серость вокруг. Это же неправда. Это не могло быть правдой.

Но... я бежала от младенцев, уверенная, что они умрут, если я останусь рядом с ними. Это не имело никакого смысла, но в обрывках моих различных жизней я могла вспомнить, что ввергало меня в бегство. Больной младенец. Или возвращение теней. Или Азазель, который наблюдал и ждал возможности забрать меня. И как долго он преследовал меня? Как долго он ждал, прежде чем забрал меня?

Я соскользнула на пол, жалея, что не могу плакать. Я никогда не плакала — могут ли демоны плакать? Но я же человек! Мне хотелось закричать. Я истекала кровью, я любила, я ненавидела. Я ненавидела Азазеля с такой неистовой страстью, что могла прожечь окружавший его лёд. Но демоны однозначно могут ненавидеть.

Больше во мне не было ничего обычного. У меня не было ни семьи, ни прошлого. Я вообще держалась подальше от мужчин, хотя они имели склонность уделять мне слишком много внимания. Если бы я была некой извечной соблазнительницей, то, конечно же, у меня была бы куда лучше сексуальная жизнь, а не та неудовлетворительная связь, которую обеспечивал мне Рольф.

Но это была ещё одна подсказка, не так ли? Почему я не могу вспомнить больше мифов о первой жене? Почему её изгнали? Она не ела яблоко. Таково было преступление второй жены, узурпатора...

Господи, да что же со мной такое? Хотя как феминистская икона Ева оставляла желать лучшего, моё холодное презрение было... личным. Эта абсурдная история никак не могла быть правдой. Если я правильно помню, то эти истории заканчивались тем, что противоречили сами себе. Некоторые источники видели Лилит как образ богини, зрелой, любящей и могущественной, в то время как другие видели пожирающего демона. Эти источники, вероятно, были разделены по половому признаку — патриархальные историки никогда не любили сильных женщин.

Но почему я так много об этом знаю? Ранние мифы едва ли были общеизвестны. Что заставило меня изучать эти вещи? Если, конечно, это были полученные знания, а не какие-то древние воспоминания.

Нет, он ошибался. И я это знала. Неудивительно, что он ненавидел меня, относился ко мне с таким презрением. Неудивительно, что он считал, что я заслуживаю казни и ничего больше. Но он ошибался. Он перепутал меня с кем-то другим.

Чем больше я боролась с этим, тем сильнее правда наносила ответный удар. Его поцелуй пробудил что-то, какое-то скрытое воспоминание, которое я всё ещё отказывалась воспринять. Я почувствовала это вместе с приливом желания. Правда пришла вместе с ним, ворчливым, ненавистным автостопщиком, которого я всё ещё избегала.

Кровать на противоположном конце комнаты казалась слишком большой, слишком далёкой, слишком высокой, чтобы в неё можно было забраться. Я попыталась встать, но это было уже слишком. Перебор. Я свернулась калачиком на ковре, подложив руку под лицо. Мои глаза были сухими, хотя сейчас было самое время для слёз. Но я не могла вспомнить, чтобы я плакала когда-либо. Я крепко зажмурила глаза, желая, чтобы слёзы потекли, но глаза оставались сухими. А потом я просто закрыла их. Если я не могла заставить себя заплакать, то, по крайней мере, могла заставить себя заснуть, и я уснула, уступив тьме.

АЗАЗЕЛЬ ОПУСТИЛ ВЗГЛЯД на демоницу, свернувшуюся калачиком на твёрдом полу. Она не была похожа на сказочное чудовище. Она была похожа на женщину, на человеческое существо со всеми присущими ей слабостями и удивительной силой. Любовь к человеческой женщине привела его к падению, стала причиной ужасного проклятия. Потеря человеческой женщины поставила его на колени. Женщины были для него не менее опасны, чем демоны, а может быть, и более. Печальная, потерянная женщина могла проникнуть под его броню, прикоснуться к нему, когда он хотел быть неприкасаемым. Он мог бороться с властью силой. Уязвимость была ещё большей опасностью.

Он наклонился и легко поднял её на руки, наложив на неё Благодать сна, когда она пошевелилась. Он понятия не имел, как его способности повлияют на неё. Насколько он знал, благодать могла привести её в состояние гиперактивности. Но она склонилась к нему, глубоко заснув, стоило благодати коснуться её и, отнеся к кровати, он осторожно положил её.

Что бы он сейчас ни сделал, это не разбудит её, по крайней мере, в течение восьми часов. Он использовал её состояние с пользой, снимая с неё одежду и осматривая её слишком человеческое тело в поисках признаков Лилит. Её грудь была маленькой, но совершенной формы, и она идеально подходила его рукам, как он и предполагал. Мягкие завитки между ног были такими же красно-золотыми, как и её волосы, а ноги длинными, бёдра слегка округлыми. У неё было тело молодой женщины, а не искусительницы, и он подумал, а не ошибся ли он.

Он одел её в одну из предоставленных ему ночных рубашек, застегнув ряд крошечных пуговиц до самого подбородка. Её рыжие волосы ярко вспыхнули на фоне неясной серой комнаты, и он смахнул прядь волос с её лица.

Нет. В тот момент, когда он попробовал её на вкус, он понял, что она была его Немезидой, его проклятием, его роком, его искуплением. Если он победит её власть над собой, то докажет, что надежда есть. Что пророчества могут лгать или быть изменены. Он сделает так, как велел ему Белох, потому что у него нет выбора. Он переспит с демоницей и отвернётся потом от неё без малейшего сожаления.

И он будет свободен.

Я ГРЕЗИЛА. Я погрузилась в сон, завернувшись в безопасность и обняв её мягкое богатство, желая зарыться в безмолвный комфорт. Пока я оставалась там, никто не мог причинить мне вреда. Враги отступят назад, жестокие сердца смягчатся. Лёд растает.

Я чувствовала на себе чьи-то руки. Его руки, и я знала, что эти руки никогда прежде не касались меня. Они были твёрдыми и холодными на моей коже, и я хотела потянуться к нему, раскрыть свои объятия и ноги, впустить его в себя, прижать так крепко, как только смогу, чтобы удержать темноту на расстоянии.

А потом я поплыла дальше, глубже в бездну, и почувствовала детей, младенцев в своих руках. Милые новорождённые, спящие малыши, беспомощные младенцы, завернутые в мои нежные, защищающие руки и улыбающиеся мне. Я ворковала над ними, щекотала их под подбородком, целовала их