Красавицу нашли через три дня после того как картина была написана. Выловили из того самого пруда, на берегу которого она и позировала, в том же самом платье, но только уже, почему-то без драгоценностей… Художника, вложившего в этот портрет всю свою душу поймали значительно позже.
Взгляды их встретились, и Лика почувствовала, что мраморный пол постепенно начал уходить из-под её ног, а изображение смазываться. Графиня смотрела на неё и…улыбалась.
Все было тоже и не то! Зал вдруг пропал, и они оказались на берегу того самого пруда, где она и утонула, друг напротив друга, живая и мертвая, прошлое и настоящее… Утопленница подняла руку и поманила Лику к себе. И та пошла… Мгновение, и она уже почувствовала холод её пальцев, еще мгновение и холодная вода коснулась её ног. Она с ужасом заметила, что вода поднимается все выше и выше, но послушно продолжала следовать за графиней. Ступеньки кончились и ноги коснулись дна… Еще немного и вода с головой накроет их обоих. «Что же я делаю, Господи? — она вдруг заплакала. — Я же совсем не хочу умирать…» И тут графиня её отпустила. Рука её скользнула в воду да так там и осталась. Лика остановилась, но как завороженная продолжала следить за тем как её спутница продолжала погружаться в воду все глубже и глубже… Вот уже черная вода дошла до её лопаток и коснулась кончиков её волос, золотыми нитями расплывшихся по поверхности. Еще шаг… и… Графиня остановилась и повернулась к ней лицом. Сердце Лики бешено забилось. Сейчас она позовет её, поманит своим тоненьким пальчиком и никуда от неё она уже не денется, закроет глаза и двинется следом за ней топиться… «О боже, — Лика остановившимися глазами впилась в её губы, — что же я такое делаю? Сейчас они откроются и все…я пропала!»
День 3, эпизод 9
Эпизод IX
«Ты ей не поможешь…» Будильник, разрываясь, гремел на всю комнату, но Коршун не шевелился. Будильник он слышал, но не очень-то хотелось просыпаться, когда и заснуть то толком, еще не успел. Но и будильник тоже не сдавался, гремел и гремел себе на всю комнату, ему то что? Это же не он только что коснулся головой подушки. Сам завел… сам и виноват!
Коршун, наконец, пошевелился. Тяжелая ладонь опустилась на беспокойную головку часов, и в комнате сразу стало тихо и спокойно. Он перевернулся на спину и потянулся. До чертиков не хотелось вставать, но…работа есть работа и надо было шевелиться. В окно сквозь пелену дыма давно уже светило солнышко, на улице чирикали птички и гудели машинки, ругались дворники и скидывались на троих местные пьяницы… Кто-то спешил на работу, кто-то только просыпался… Начинался новый рабочий день и все в который уже раз повторялось сначала. Каждый божий день все одно и то же: упал, отжался, упал, отжался…
Коршун, позевывая со сна, с трудом разлепил слипшиеся глаза и свесил ноги на пол. Коленки хрустнули, и тело постепенно стало принимать вертикальное положение. «Где мои семнадцать лет? — Коршун выгнул спину и медленно развел руки в стороны. — Там же, где велосипед…». Несколько шагов к открытому балкону и первый глоток свежего воздуха… «Да, — сморщился он, пытаясь сквозь дым хоть что-то рассмотреть на улице. — Сегодня еще хуже, чем вчера…А завтра будет еще хуже, чем сегодня. Значит, — сделал он вывод, — надо жить сегодня и радоваться…». Сделал вывод и закрепил его смачным плевком вниз, как все это у нас делают и, скорее всего, кому-то на голову, но это просто кому-то сегодня не повезло, и видимо плевок достиг цели, потому что кто-то там внизу, скорее всего тот, кому сегодня и в самом деле с самого утра не повезло, после этого долго и заразительно смеялся, размазывая по волосам его сопли. Просто и гениально: один прочищает глотку, другой моет волосы — все умываются! Утро…
В ванной он сунул на пару минут голову под холодный кран — самый лучший способ очухаться, после чего почистил зубы и принялся скоблить подбородок. Когда с этим было покончено, он прошел на кухню и включил чайник. Параллельно в кастрюлю посыпались остатки пельменей, чудом сохранившиеся в морозилке, и включился телевизор. Пульт валялся на столе. Коршун, одной рукой помешивая пельмени, а второй принялся листать каналы. Первый канал — стрельба, второй канал — реклама прокладок, третий канал — прямая трансляция из спальни сестричек-лесбиянок, четвертый — снова реклама прокладок, только уже черных и с крылышками, умеющих летать, наверное… Ну, и так далее, и тому подобное. Смотреть было нечего. На шестом канале Коршун отчаялся найти что-то путное…
— Ты дура, куда смотрела? — визжал в телевизоре на какую-то бабу, якобы свою жену, мужичонка в аккуратненьких черненьких брючках с фюреровской щеточкой усов под носом и таким же славненьким чубчиком. — Ты же нас, сука, по миру пустила…
— Заткнись, — дамочка нехотя оборонялась, — ты сам во всем виноват!!!
— Я?!
— Ты!!!
— Что ты несешь, зараза?! Я всю жизнь все только в дом тащил, семь лет отсидел, а ты…
— Я его люблю, — телка смахнула накатившую слезу рукою, — и он меня тоже!
— Как ты, стерва, могла придать нашу любовь? — мужичонка тоже заплакал. — Ведь я тебя так любил, так любил! И с кем…
— Да он в сто, двести, триста раз тебя лучше, — телка театрально вскочила и зашвырнула в него свою сумочку, набитую десятью килограммами картошки. — А ты по сравнению с ним просто сволочь, вот ты кто! Импотент проклятый, — дама так расчувствовалась, что заревела в голос.
— Страсти накаляются, — вставил свои пять копеек ведущий. — Думаю, что настало время показать зрителям третьего участника скандала. Приз в студию…но после рекламной паузы!
Мужик в ролике усердно работал кувалдой над своим «запором», делая из него конфетку,
