пор лично им еще неизведанное, подкатило тяжелым комом под горло и вот-вот должно было уже вырваться наружу этими идиотскими, предательскими… слезами. И девка эта еще под боком, прилепившаяся со своей любовью, закрыла глаза и будто ничего не видит, у самой глаза размазаны. И это вырвалось, и глаза «запотели», и резкость неожиданно поплыла, словно объектив кинокамеры водой залило. Прорвало… И Коршун сдался, ясно понимая, что вот именно с этим он уже бороться не в силах, да и не будет он с этим бороться, устал уже воевать и бороться. И черт с ними, со слезами этими, пусть капают, плевать ему сейчас было на них и вообще на все: и что он мужик и, что даже крутой, и вообще… И ничего здесь не было удивительного, просто, наверное, это со слезами уходило из его души прошлое, тяжелое, темное и нехорошее, уступая место настоящему, наверное, светлому. Люди всегда надеются на лучшее и это правильно. Другое дело, что не всегда эти надежды сбываются, но это уже другая история. Надежда — путь, который ведет человека по жизни, потому и умирает последней, что мертвому она уже не нужна, а пока ты еще жив…
Коршун прислонился виском к холодному стеклу маленькой кабины и принялся молча созерцать проплывающие под белым крылом самолетика редкие серые облака и землю в тумане. Мотор гудел, пропеллер вращался, тепло прижавшейся женщины, той единственной, которой он, наверное, только и был нужен в этом мире, постепенно размораживало сердце. Слезы высохли, злость ушла, было неожиданно хорошо и спокойно,¾ жизнь продолжалась. Когда-то, очень давно, все это принадлежало только Богу, думал он. Но потом Бог взял… да и отдал всеэтовеликолепие людям, которым только и осталось, что жить в этой красоте и всего лишь постараться её не испортить.
Рассказывал мне странник, что в пустыне…
Вы читаете Озимандия (СИ)
