— Это фактически, — подтвердил маленький артиллерист, молча сидевший на станине орудия. — Эх, такой укрепленный район отдать! — вздохнул он. — Теперь на чем держаться будем? — На этой степной тарелке? А ведь придется, ой, придется!
Да, больше перед Одессой нет укрепленных районов — голая степь. Трудно будет приморцам оборонять город, не имея ни одного танка.
* * *После долгих мучений нам удалось, наконец, восстановить первые две машины. Испытание их происходило в присутствии всех командиров и инженеров автоброне-танкового отдела штаба. Многие сомневались, что в опустевших цехах Январки удастся поставить на ход разбитые танки. Однако обе машины одновременно сорвались с места и резво помчались друг за другом по пролету цеха.
Успех всех ободрил. Нам разрешено было временно вернуть из порта необходимых для работы мастеров — они ожидали своей очереди для посадки на корабль.
Первым вернулся из порта главный технолог Пантелей Константинович, один из старейших Январцев, «столп» завода. Он привел с собой электротехника Каляева. Этот худенький паренек, комсомолец — ходячая контрольная станция. Карманы его черной спецовки всегда отвисают мешками. Там у него полный набор инструментов и приборов. И в эвакуацию он отправился с такими же отвисшими карманами, с вольтметрами и амперметрами. Едва переступив порог цеха, он уже ткнул своим вольтметром в лежавший на его пути аккумулятор.
— Согласен остаться? — спросил я.
Он посмотрел на меня так, точно не понял вопроса.
— Знаете, как я рад, — доверчиво говорил он, взбираясь ко мне на танк. — Стыдно было на пароход садиться — мужчина, на фронт мне бы надо ехать. Спасибо, Пантелей Константинович выручил, — говорил он уже изнутри танка, копаясь в проводах.
В опустевших цехах опять стало многолюдно. Работают тут и два подростка-ремесленника, черноглазые, черноволосые Мишка и Васька, оба с облупленными носами от чрезмерной приверженности к морю.
История их появления у нас такова. Я был в райкоме партии у секретаря. Во время моего разговора с ним в кабинет вошли пожилая женщина и паренек лет четырнадцати. Я немного знал эту женщину — жену ушедшего в армию рабочего. Знал ее и секретарь райкома. Еще не так давно он вместе с ее мужем работал у станка на «Январке».
— Просит вот Мишка, чтобы я походатайствовала заместо батьки. Не знаю, что мне делать с ним, не хочет уезжать, — сказала она.
Мишка не подошел к столу, остался у двери. Секретарь посмотрел на него, укоризненно покачал головой:
— Сколько раз я тебе объяснял, что нельзя — мал еще.
Я спросил, куда это хлопец просится.
— Да вот пристал — в ополчение хочет, дед у него там, третий раз уже является… Может, возьмешь к себе, пристроишь на ремонт танков? — сказал секретарь.
Я спросил у Мишки:
— Пойдешь на завод танки ремонтировать?
Мать обрадовалась:
— Иди, иди на завод.
Но Мишка молчал, насупившись.
— В танкисты бы! — сказал он в нерешительности.
— Что ж на ремонте изучишь танк, а там посмотрим, может быть, и возьмем в экипаж, — сказал я смеясь.
— А приходить-то когда? — он сразу оживился. — Можно сейчас?
Вернувшись на завод, я увидел в цехе двух парнишек, лазавших по танку.
— Говорят, что из райкома партии прислали, — сказали мне. Один из пареньков был Мишка. Я спросил его, что это за шпингалета он привел с собой.
— Брат, Васька, привязался вот, разве от него отцепишься, тоже на танкиста хочет учиться, — заявил Мишка.
— А сколько твоему Ваське лет? — спросил я.
— Тринадцать, — спрыгнув с башни, ответил сам Васька. — Но это ничего — я крепкий, могу по-честному Мишку побороть.
— Да он по-честному ни разу ни с кем не боролся! — снисходительно усмехнулся Мишка. — Рев поднял такой, что мамка сказала, пусть уж идет.
* * *Противник, овладевший нашими южными укрепленными районами, уже вышел на рубеж Каторжино, Раздельная, Ясски. Он охватывает город подковой. В любом направлении до противника не больше шестидесяти километров. По разведданным, немецко-румынское командование перебрасывает на наш участок фронта три свежие дивизии и объявило приказ: «К 10 августа взять Одессу, где дать войскам отдых».
В цеху на ремонте танков работа идет круглые сутки. Ночью жарко гудят трансформаторы сварочных машин. Искрами фыркают электроды сварщиков. Несмотря на тщательную маскировку стеклянной крыши, режуще яркий свет вольтовых дуг кое-где пробивается наружу, и это мучит дежурного. Он то и дело прибегает, требует, чтобы мы лезли на крышу и закрывали брезентом какую-то новую, обнаруженную им щель.
Заканчивалась сборка двух последних танков, когда мне позвонил Разумовский и сказал, что ополченцы подняты по тревоге. Антон Васильевич просил заехать к ним, взять у него письмо для жены. Я сейчас же сел на мотоцикл.
На окраине города большое движение. Тьма, как в подземелье. Слышны голоса, гудки машин, топот ног, стук колес и котелков, дребезжание привязанных к подводам ведер, а видна только одна темная колышущаяся масса. Изредка блеснет искра, выбитая конником из мостовой.
Ильичевский батальон стоял, вытянувшись в колонну у кирпичного завода. Пробираясь вдоль расползшегося строя, я услышал голос нашего математика, Семена Яковлевича, преподавателя Индустриального института. Он давал на «Январке» консультации рабочим, учившимся в институте без отрыва от производства. Ему уже под шестьдесят, но только кожа на руках выдает его годы. Всегда щеголевато одетый, надушенный, он приходил на консультации, как на концерт. Портфель его вечно был набит яблоками. Угощая ими, он говорил: «Кушайте побольше фруктов и не убивайте себя зубрежкой». Лекции его были веселыми, часто прерывались бурными аплодисментами. «Каждая математическая формула — увлекательный роман, — любил говорить он. — Нужно только искать решение с таким же рвением, с каким мы ищем развязки в романе, и тогда математика будет занимательнее новелл Боккаччио». Это был страстный болельщик футбола. После лекции он вместе со своими учениками несся на стадион в парк Шевченко и во время матча подскакивал так, что его мягкая шляпа порхала между скамейками. «У меня шляпа такая же, как и зять: всегда
