— Приварили бы сталь — не пробило, — ворчит Микита, осматривая пробоину.
Меня беспокоит, кто поведет танк вместо раненого Бараташвили.
— Три пальца целы — будем работать до конца, — говорит Бараташвили, счастливый тем, что остался жив.
Надо пополнить израсходованный боекомплект, и я командую: «По машинам!»
Мы спешим за станцию, в южную посадку, куда командир полка обещал завезти для нас снаряды.
Когда мы были уже в южной посадке, над нами пронеслись немецкие самолеты, и сейчас же загрохотали взрывы. Немцы бомбили северную посадку, из которой мы только что ушли. Вслед за этой группой самолетов появилась вторая и сбросила бомбы там же. Весь этот груз предназначался на наши головы. Нас спасло то, что мы во-время ушли за снарядами.
Из-за гребня опять показались немецкие танки с пехотой. Только мы успели пополнить свой боекомплект, как пришлось отражать новую атаку. Мы встретили здесь немцев так же, как и в северной посадке, но на этот раз немцы быстро повернули вспять.
Вторая атака отбита, спешим на старое место, туда, где только что бушевал бомбовый ад. Вот уже искалеченная, поредевшая посадка. Над нами снова бомбардировщики. Они не замечают нас, разворачиваются и несутся к земле, пикируя на южную посадку. Теперь там грохочут взрывы, в небо летят обломки деревьев. Микита в восторге, что второй раз так удачно ускользнули от удара немецкой авиации; вытягиваясь из башни, он что-то кричит — издевается над гитлеровскими летчиками.
Щупленький пехотинец сидит под насыпью возле своего завалившегося окопчика рядом с убитым товарищем; он не разделяет восторга Микиты.
— Приманили самолеты и ушли, а я едва ноги унес. Перемахнул на ту сторону насыпи, а то бы и мне крест, — говорит он сердито.
На корму моего танка вскочил комбат, прибежавший со станции с резервом пехоты. Ожидая повторения танковой атаки немцев, он поднимается на башню и смотрит в бинокль за железнодорожную насыпь.
Все танкисты смотрят туда же, а пехотинец все сидит спиной к насыпи.
— Идут! Идут! — закричало сразу несколько человек.
И только тогда пехотинец поднялся, вскинул одну винтовку на ремень, другую взял в руку и тоже стал
смотреть за насыпь. Таким он и остался в моей памяти — больше я его не видел.
Немецкие танки шли в том же направлении, что и раньше.
— Отбейте атаку и опять отведите танки за станцию, — сказал мне комбат.
Подошедший резерв пехоты он отвел из посадки под насыпь и побежал, чтобы помочь нам фланговым огнем своих батальонных орудий со станции. Но это оказалось ненужным. Как только мы начали бить по немецким танкам, над нами закружился немецкий разведчик. Свечой взмыв вверх, он выпустил одну за другой несколько дымовых ракет. В воздухе повис черный дым в виде гигантского пальца, указывавшего на нашу посадку. Этот сигнал «здесь танки противника» магически подействовал на атакующих. Они, как по команде, повернули и ушли за гребень. Туда же уходит и самолет.
Мы опять маневрируем — торопимся проскочить открытое место и спрятаться в южной посадке. Нам по-прежнему везет. Немецкие бомбардировщики, разворачиваясь на северную посадку, не замечают нашего передвижения.
Третий раз наблюдаем мы, как немцы выгружают бомбы на только что покинутое нами место, но уже никого это не радует. Экипажи молча, угрюмо собирают снаряды, раскиданные вокруг разбитой автомашины.
— Не по-товарищески получается, — говорит Микита, поглядывая на посадку, которую бомбили «юнкерсы». — Приманим авиацию и уйдем, а пехота одна держит землю.
Когда бомбежка кончилась, мы помчались обратно на правый фланг, над которым еще висела черная туча дыма и пыли. Но возле станции нас встретил на насыпи капитан Снегирев. Он велел послать два танка в разведку, а остальные поставить в пристанционные сады.
Выполнив приказ, я поднялся вслед за капитаном на чердак станционного здания.
— Смотрите, — показал он с чердака на север, куда уходила железная дорога.
Километрах в четырех-пяти от нас в воздухе висела серая завеса пыли. Она тянулась с запада на восток, перекрывая железную дорогу, и обрывалась где-то в направлении села Жовтнево. Сомнений нет, это идут немецкие моторизованные колонны.
— А смотрите сюда, — капитан показал на запад.
И там было то же самое. В четырех-пяти километрах за железной дорогой, параллельно ей, немецкие колонны шли на север.
— Это те, что атаковали нас, — сказал капитан. — Они идут туда, где прошли их основные силы, видите, там и вся авиация кружится.
Возвращается наша разведка, и мы спускаемся вниз. Разведчики докладывают, что немцы прошли правее и двигаются колоннами на Каторжино.
— Вот видите, как на переднем крае узнают оперативные планы противника, — добродушно напоминает мне капитан о нашем утреннем разговоре.
Командир полка приказал батальону форсированным маршем отходить в восточном направлении, на Каторжино, упредить немцев и занять оборону на северной окраине села. Наши танки должны были содействовать скорейшему продвижению батальона на Каторжино, а по занятии им нового рубежа обороны вести разведку на Жовтнево и установить связь с оторвавшимся соседом. Но немцы опередили нас. Их мотоциклисты и бронемашины вышли нам в тыл из лощины восточнее станции. Огонь наших танков заставил противника уйти обратно в лощину, но, выйдя на гребень, мы увидели далеко впереди себя значительно более крупные силы немцев. Колонны танков и артиллерии вытягивались из села Даниловки на юг. Единственно, что мы могли сделать, это заставить их огнем развернуться и занять оборону.
Дорога на Каторжино была для нас закрыта. Пришлось изменить направление отхода с восточного на юго-восточное. Сообщив об этом командиру полка, мы взяли направление на село Желепово, чтобы обойти занятую противником Даниловку.
Диск солнца вот-вот скатится на землю. Щетинистые тени облепленных пехотинцами танков бегут слева рядом, обгоняя нас. Их четкий темный рисунок на красной охре жнивья напоминает мне виденный в детстве плакат «За власть Советов»: октябрь 1917 года, на фоне пожара синий силуэт грузовика, полного вооруженными людьми. Только длинная тень пушки свидетельствует, что между старым плакатом, висевшим в сельсовете на стене, и этим, живым, бегущим тенью по перезревшей пшенице, легло двадцать три года.
