Микита сунул немцу под нос дулю и спросил:

— Бачил, чи ще не бачил? — отвернулся, сплюнул и докончил: — Жаль, что мало огрел, когда догонял.

Выходить со своей колонной на дорогу я больше не решался. Мы двинулись дальше в направлении Жовтнево балкой и вскоре встретили конную разведку. Это была разведка сводного отряда, на днях сформированного в Одессе и только вчера посланного на фронт в направлении Каторжино, чтобы заткнуть образовавшийся прорыв.

Я передал командиру разведки захваченного нами пленного и посоветовал ему вернуться назад, чтобы скорее доложить своему командованию о движении танков противника. Из-за поворота балки, по которой мы продолжали путь, мелькнуло шоссе. В северо-восточном направлении, почти навстречу нам, в сторону Березовки по шоссе шли автомашины на равных друг от друга дистанциях. Подъехав к шоссе поближе, мы с Микитой выскочили из танка и поднялись на скат. Отсюда уже невооруженным глазом видно было, что на Березовку, в тыл нам, движутся немецкие и румынские автомашины с пехотой, артиллерия, танки.

Стою в раздумьи: что делать? Несомненно одно: на Жовтнево в этом направлении пробиться уже не удастся. Вдруг двигавшийся по шоссе поток забурлил — машины стали разворачиваться. Все, что двигалось на северо-восток, повернулось и в том же строгом порядке, соблюдая те же дистанции, двинулось в обратном направлении, на юго-запад, в сторону Каторжино. На востоке, левее нас, развернулась зенитная батарея, а рядом с ней у шоссе параллельно ему легла стрела, режущая глаза искристой белизной.

— Чи у меня очи перевернулись, чи то навождение? — недоумевает Микита.

Я узнаю в белом полотнище стрелы наш опознавательный сигнал для авиации. Сейчас он гласит: «Свои войска движутся в юго-западном направлении». В тот же момент в воздухе зарокотал мотор нашего разведчика. Он летел вдоль шоссе снижаясь. На высоте пятисот метров самолет сделал несколько боковых покачиваний и снова пошел вверх.

Как только наш воздушный разведчик скрылся из виду, все двигавшиеся по шоссе машины повернулись и продолжали движение в сторону Березовки. Белая стрела у шоссе пропала так же внезапно, как и появилась. Два солдата быстро смотали полотнище.

Теперь все понятно: вернется разведчик на свой аэродром, доложит, что по шоссе наши части движутся на Каторжино, и в подтверждение своих слов покажет сделанный им с воздуха фотоснимок. Нетрудно представить, к какой путанице в штабе может привести это.

— Надо раскрыть цей фокус, — говорит Микита.

— Как? — спрашиваю я.

А сердце скребет другой вопрос: откуда противник знает наши сигналы связи с авиацией?

— Чуете? — говорит Микита, прислушиваясь.

Снова слышен в воздухе рокот мотора. Наш летчик, видимо, что-то заподозрил и возвращается назад.

— Бачите цью кумедию? — Микита показывает на вновь забелевшее у шоссе полотнище.

Резко затормозив ход, машины в третий раз разворачиваются, и движение по шоссе опять идет в обратную сторону.

— Обстреляем зараз и самолет и колонну, вот и станет вся их хитрость голенькой, — предлагает Микита.

Я соглашаюсь, и мы бежим к своим машинам. Все бьют по шоссе, а я, задрав пушку вверх, с большим упреждением обстреливаю трассирующими самолет. Он круто взмывает в небо и уходит туда, откуда появился.

На шоссе паника. Пробка закупоривает движение. Машины, пытаясь вырваться в поле, опрокидываются в кювет.

Мы уходим назад в Люботаевку. Оттуда уже слышим взрывы авиабомб, видим наши самолеты, пикирующие на шоссе. Фокус немцев раскрыт, но нас это не очень веселит: на душе тяжело. Теперь мы уже сами убедились, что наш стык с соседней армией разорван и противник вышел на внутренние фланги обеих армий. Образовался широкий коридор, пользуясь которым немецко-румынские войска стремятся занять Одессу с хода.

Я решил сделать попытку все же продвинуться к селу Жовтнево далеким обходом. Мы двигались по новому маршруту в направлении Березовки, чтобы, обогнав немцев, повернуть севернее этого пункта на запад.

На нашем пути к Березовке был разъезд Мариново. Переезжая железную дорогу, я увидел возле насыпи группу моряков. В центре ее стоял полковник Осипов, бывший начальник одесского военного порта, с которым я был довольно близко знаком. Он смотрел на наши танки, поднимавшиеся на переезд один за другим.

— Жду, жду, — радостно сказал Яков Иванович, когда я, спрыгнув с танка, подбежал к нему.

— К сожалению, не к вам, — разочаровал я его.

— Как так? — резко спросил он. — Только что уехал офицер связи штаба и передал мне приказ командующего. Читайте, — и полковник показал мне бумажку.

Я рассказал о том, как со вчерашнего дня мы пытаемся пробраться к Жовтнево…

— Ничего не получится. Немцы уже вот и вот, — Яков Иванович показал своим мундштуком — он у него всегда в руке или во рту, но большей частью пустой — на село Мариново, видневшееся за разъездом, забитым эшелонами, и левее, на село Балайчук.

Начался артиллерийский обстрел разъезда. Надо было укрыться.

Командный пункт Осипова помещался в небольшой старой яме, из которой когда-то брали землю для железнодорожной насыпи. Мы спустились в эту яму, Яков Иванович с улыбкой, вдруг смягчившей выражение его жестковатого лица, сказал мне:

— По старой привычке. С гражданской осталась, когда балтийцев водил по Заволжью. Беляки один раз накрыли мой штаб ночью в селе. После этого избегать стал крыш, предпочитаю степь, балки, такие вот норы.

Яков Иванович — человек большой биографии, старый большевик. Это один из тех кронштадтских моряков, которые прошли по сухопутью все фронты гражданской войны. Помню нашу последнюю встречу перед войной. Мы сидели вечером за графином пива в павильоне над портом, мерцающим в чернильной тьме множеством огней. Яков Иванович, уставший от мелких хозяйственных забот, в которые он всегда был погружен, в тот вечер как-то обмяк. Прихлебывая пиво и любуясь луной, выползшей из-за туч над заливом, мы говорили с ним о живописи, которой я когда-то увлекался. Он побранил меня за то, что я оставил мечту стать художником.

— Не каждый человек может осуществить свою мечту, но каждый должен иметь ее. Я вот мечтаю вернуться на Балтику, — улыбнулся он.

Яков Иванович вспомнил крейсер «Рюрик», на котором в царское время служил минным машинистом, говорил, что сроднился уже с Черноморьем, но все-таки его тянет к серым балтийским водам, непроглядным туманам и белым кронштадтским ночам.