— Ну и как? — спросил я. — Хорошие люди?

— Люди все одинаковы: и немец и русский — все одинаково хотят жить и все одинаково боятся умереть.

Мои танкисты тоже подходят к подводе, на которой лежит раненый немец, разглядывают его.

— Загибаешь, гражданин, — говорит Быковец.

— Что такое «загибаешь»? — спрашивает немец.

— Не верно говоришь, — он начинает втолковывать немцу, что смерть бывает разная — и хорошая, если с пользой для народа, и одно паскудство, если человек не знает, за что он умирает.

— Все равно, какая смерть, терять жизнь страшно, — упорствует немец.

Разговор становится общим. В нем участвуют и те, кого невидно — подают свой голос из темноты. Танкисты поддерживают Быковца. Немец искренне удивляется:

— Это так просто, ясно для всякий европейский человек, а вы не понимаете!

Быковец говорит:

— Ты мне своей Европой не тычь, она мне ни к чему, — я с Кубани.

— Хорошо, — соглашается немец, — но я задаю вам вопрос: зачем русская армия отступает, когда русский солдат не боится смерти?

Быковец молчит, думает.

— Обожди, вот набьем вам морду, тогда поймете, — говорит он вдруг зло и поворачивается к своему танку.

Разговор на этом заканчивается, все отходят от подводы.

— Вот всегда так, — говорит немец, — один раз у вас сердце мягкое, а другой раз злое.

Никто ему не отвечает. Мои танкисты возмущены, что раненых немцев везут на подводах вместе с нашими бойцами.

На рассвете начался дождь и смыл с неба немецкую авиацию. Мы поспешили перебраться через мост. Лейтенант, регулирующий движение, остановил поток машин, чтобы пропустить нас.

— Ваша переправа у Новой Одессы, но раз с танками — пропускаю в первую очередь, — сказал он. — Побольше бы только танков шло.

На перекрестке нашей и Ново-Одесской дорог нас остановил командующий бронетанковыми войсками соседней армии — бывший начальник автобронетанкового отдела Одесского военного округа.

— Чьи танки? — спросил он.

— Приморской, — ответил я, делая вид, что не знаю его.

Я боялся, что если он узнает меня, то, конечно, догадается, что я веду танки с завода, и сейчас же заберет их.

— Все равно, давай их мне, раз попался в руки, — сказал он и засмеялся: — Хитрый! Думаешь, что я тебя не узнал?

Жалостливо улыбаясь, я стал просить его оставить Эти два несчастных танка для приморцев, уверял его, что это не танки, а хлам, что всю дорогу мучаюсь с ними, но он и слушать не хотел.

— Нет, брат, раз попался мне, прощайся со своими танками. Я каждой машине рад. Не зря мокну тут под дождем.

Пришлось распроститься с экипажами и ехать в Одессу одному на полуторке. А я-то уж радовался, что приведу в Одессу два исправных танка.

Навстречу мне, меся грязь, шли люди с сумками, узлами, саквояжами, чемоданами, а некоторые с одними палками в руках. Это одесситы уходили из родного города.

Начальник нашего автобронетанкового отдела, выслушав мой доклад о командировке, сказал, что платформы с подбитыми танками, застрявшие в Раздельной, уже прибыли в Одессу и выгружаются на «Январке». Он предложил мне сейчас же поехать вместе и выяснить, сколько танков удастся восстановить.

На пути к заводу, возле Одессы-товарной, мы встретили все начальство «Январки». «Январцы» стояли у своего эшелона. Это — уже третий, последний заводской эшелон. Он дошел до Вознесенска и вернулся назад, так как за Вознесенском железная дорога перерезана немцами.

Заводское начальство угрюмо поглядывало на платформы, заваленные станками вперемешку с разной домашней утварью, и на крытые пульмановские вагоны, уже обжитые рабочими семьями, — с деревянными лесенками и бельем, просыхавшим в дверях на веревках.

Подполковник сказал, что сегодня утром был у командующего — эвакуация будет производиться морем, и в порту уже идет погрузка на корабли. Это успокоило заводских руководителей.

Заговорили о прибывших на завод танках.

— Как думаете, выйдет здесь что-нибудь у старшего лейтенанта с ремонтом? — спросил подполковник.

Мнения разделились. Одни стали говорить, что вряд ли получится что-нибудь серьезное: в цехах остались лишь стены, специалисты эвакуируются. Другие рьяно возражали им, говорили, что если как следует взяться за дело, то найдется самое необходимое оборудование, а специалистов вовсе не обязательно эвакуировать, раз они здесь нужны.

Во втором сборочном, в пролетах над шахтами, где недавно ремонтировались железнодорожные краны, стояли искалеченные танки БТ-7, прибывшие из Раздельной. Машины были уже разобраны, детали промыты.

Начальник эшелона, взявший на себя руководство ремонтом, доложил нам, что во всех моторах требуется замена поршневой группы, во всех коробках перемены передач сработаны шестерни первой и второй передач, электрооборудование тоже надо полностью заменять, но все это уже есть. Оказывается, Микита успел съездить в Харьков и раздобыть все, что нужно для ремонта.

Он вылез из-под танка весь замасленный, черный, со сверкающими зубами, и стал рассказывать, как в Харькове его отовсюду прогоняли, требовали наряд, которого у него не было, и как он разыскал инженера-одессита, и тот моментально устроил все без наряда и вдобавок еще от себя дал в подарок Одессе готовую коробку передач. Он сказал: «они мне дали». Это «они» означает у Микиты высшую степень уважения к человеку, восхищение им. Редко он восхищался чем-нибудь, но если уж начнет, то поток его красноречия может остановить только боевая команда.

Мы обошли пролеты, осмотрели все двенадцать танков.

— Ну что, сделаешь два-три танка? — спросил меня подполковник после осмотра. — Один лом, — помолчав, добавил он.

— Думаю, что шесть сделаем, — ответил я не совсем уверенно.

— Ну, вот что! — сказал он. — Обманывать командующего не хочу. Доложу ему, что будет три танка, а сделаем больше — обрадуем. Сейчас каждый танк для нас клад, даже БТ.

У меня возникла мысль усилить броню носовой частя и бортов БТ тридцатимиллиметровой корабельной сталью, которая, как я знал, имеется на заводе Марти. Подполковник одобрил эту мысль.

— Но сначала нужно просто восстановить танк, чтобы можно было сразу бросить его в бой, — сказал он.

За перегородкой,