— Видите? — спросил он и стал возмущаться немецким генералом, который сидит там на станции и командует.
Я уже различал пьяные лица немцев, которые валили на нас толпой по свекловичному полю. Мне казалось, что они уже видят нас, и у меня похолодело на душе, а Потьехов все возмущался немецким генералом и немецкой тактикой, требовал, чтобы я ответил ему, в чем же заключается хваленое немецкое военное искусство, как будто сейчас его только это и интересовало.
До немцев оставалось не больше ста метров, когда капитан, наконец, подал сигнал «огонь», и по всей окраине села ударили наши танковые пулеметы и пушки.
В толпе, бегущей по свекловичному полю, сразу образовались целые прогалины, а на поле появилось множество кочек. Толпа таяла, но она была большая и продолжала итти прямо на нас, стреляя и крича.
— В пьяном угаре не понимают, что случилось, по инерции идут еще, но не дойдут, — вслух рассуждал капитан. — Смотрите! — воскликнул он, — машины уже повернули. И знаете что, — продолжал Потьехов, выпустив красную ракету, — ведь это всегда так: сначала повернут машины, за ними рядом идущая пехота, потом середина толпы, а солдаты, идущие впереди, так и не успеют повернуть.
Все произошло точно так, как капитан говорил. Когда его танки пошли в контратаку, все вражеские машины уже неслись обратно в лес и за ними бежали только те солдаты, которых мы видели минуту назад идущими в колоннах позади орущей толпы. А из этой толпы, успевшей подкатиться к самому селу, уцелело очень немного солдат. Солдаты эти метались по садам, и мои сразу осмелевшие ремонтники, выскочив из сарая, бегали за ними и стреляли на ходу.
— Ну, спешите, пока в небе опять не появилась авиация, — сказал мне капитан и, сам куда-то заторопившись, пожал мне на прощание руку.
Выводя из садов свои уцелевшие летучки, я все думал: почему соседи ушли, бросив свои позиции, а вот один батальон, по существу оставленный на произвол судьбы, отбил атаку противника, почти не понеся при этом потерь? Да, все дело, видно, в людях, в командирах, в умении.
* * *С запада надежно прикрывает Одессу Тираспольский укрепленный район на Днестре, но на севере положение неясное и тревожное. Враг развивает наступление в кировоградском направлении. Похоже на то, что Одесса будет обойдена. В таком случае, говорят, район Одессы останется южным плацдармом Красной Армии, и очень возможно, что этому плацдарму предстоит сыграть большую роль в наступательных операциях советских войск.
Я торопился в Одессу, чтобы скорее заняться ремонтом танков, которые должны были прибыть из Раздельной. Но мне еще надо было сдать штабу фронта два танка, отремонтированных в Кировограде. 1 августа моя маленькая колонна в составе двух БТ и полуторки, выехав из Кировограда, направилась к Первомайску, где я рассчитывал найти штаб фронта.
Под вечер, когда на виду был уже Первомайск, мы остановились под ветвистыми ивами у понтонного моста через Буг. Мотор одного танка парил, надо было выяснить, в чем дело.
Механики возились у мотора, а остальные, проголодавшись за дорогу, вспоминали хлебосольство кировоградцев. Старшина, горьковчанин Климов, подшучивая над непомерным аппетитом кубанца Быковца, говорил мне:
— Он съел сегодня всего навсего восемь тарелок вареников. Нет, вру! Еще две тарелки вермишели и больше уже ничего.
— А ты не смейся, — перебил его Быковец. — Правильно! Як бы не война, то и не съел бы столько. А раз война, то и ишь, шоб на том свите не жалко було.
По трем дорогам к мосту двигались автомашины, подводы, скот. С каждой машины, проезжавшей мимо нас, кто-нибудь спрашивал:
— Немцев нет?
— Какие тебе тут немцы, дурень! — с презрением отвечал Быковец. — Кати, трусовер, кати!
Где-то за Ольвиополем постреливали. Доносились выстрелы и с противоположной стороны. Но на реке было много купающихся бойцов и командиров. Я заговорил с одним старшим лейтенантом артиллеристом, поразившим меня своим устало-безразличным видом. Он сидел на берегу, медленно раздевался, почесывал через плечо спину. Можно было подумать, что скучает от безделья.
— Куда двигаетесь? — спросил я его.
— Должно быть, к Днепру, раз с Днестра ушли, — сказал он, лениво стаскивая сапог. Потом добавил — Мы уровцы.
Он сказал это таким тоном, как будто одно слово «уровцы» должно объяснить мне и почему он тут сидит у моста, и почему ему все на свете опостылело. Оказалось, что он из Каменец-Подольского укрепленного района.
— Ну, как у вас там было? — спросил я.
Он посмотрел на меня вопросительно.
— А вас что интересует?
— Ну, как воевали, — сказал я.
Он усмехнулся:
— Да вовсе не воевали, только готовились. Каждый метр земли на всю предельную дальность орудий был пристрелян. И все зря. Приказали взорвать укрепления и отойти: немцы обходить стали. Командир просил оставить гарнизон на месте. Нам бы на три месяца запасов хватило, без всякой помощи могли держаться в окружении и воздали бы немцам за все сполна. Отказали, велели сейчас же взорвать все доты. — Он вдруг со злостью отшвырнул от себя сапог и заговорил, чуть не плача: — Всю душу перевернуло, когда получили этот приказ. Не могли понять, в чем дело, думали — какая-то ошибка, не подпускали подрывников. Полковник с комиссаром ездили от дота к доту, уговаривая гарнизоны выйти из своих укреплений. Ты понимаешь, в каждый дот по 5–8 тонн тола выкладывали, и некоторые только трещины давали!
Он махнул рукой и, должно быть, желая скрыть навернувшиеся слезы, стал поспешно стягивать рубашку и, не оборачиваясь, пошел к воде.
Меня беспокоила стрельба, доносившаяся с разных сторон.
— Где же фронт? — спросил я у саперного лейтенанта, дежурившего возле моста.
— Никто ничего не знает, — заявил он. — Сижу, выглядываю: как появится немецкий танк, так и взорву мост. — Ты чего, Никифор Платонович? — спросил он стоящего рядом с ним голубоглазого юношу сержанта.
Тот смотрел, усмехаясь, на правую, уманьскую дорогу.
