Разговаривая со мной, капитан смотрел в бинокль.

— От самого Прута у них один и тот же порядок наступления, — говорил он и, прерывая нить своей мысли, вслух регистрировал результаты наблюдения и оживленно комментировал мне их: на подходе к станции колонна пехоты. Вокруг станции сильное движение людей. Очень хорошо! На складах полно вина. Пусть пьют за упокой своих душ.

Продолжая наблюдение, он не спеша рассказывал мне об одном пленном немецком офицере, взятом им еще в первых боях на Пруте. От этого офицера он узнал все немецкие принципы ведения наступательного боя и основы взаимоотношений немецких офицеров с солдатами.

— Немец, подлец, разговорчивый попался, не врал. Я уже убедился в этом, — говорил он. — Вот посмотрите, они сейчас ударят всей своей техникой по восточной окраине села, разнесут в щепки ваши скворешни, а потом пойдут в наступление колоннами, но не раньше чем покончат с трофеями. У них офицер старается подкупить солдат за счет трофеев. Сейчас они напали на склады, поэтому офицеры не спешат наступать. Ну, а нам это наруку.

Капитан говорил это все таким голосом, как будто для него воевать то же самое, что токарю высокого разряда выточить гайку или болт.

Когда вбежавший в сарай начальник штаба в тревоге прокричал ему снизу, что правый фланг батальона открыт — соседняя стрелковая часть отошла на новый рубеж, — капитан сказал только:

— Следите и докладывайте. — И снова стал смотреть в бинокль, вслух регистрировать свои наблюдения, комментировать их. Он разговаривал со мной, как вежливый хозяин, который занят делом, не может от него оторваться, но не желает, чтобы гость скучал.

— На станции бал в полном разгаре. К складам подходит пехота… Теперь в атаку скоро не пойдут… Придется нам обождать, жаль — моему начштаба это будет стоить нервов. Парень он хороший, душа, но первый раз в бою, вот и порет горячку, — говорил он. Потом обернулся ко мне и сказал:

— Знаете что, дорогуша, бегите скоренько к своим людям да ведите их сюда всех. Вот и будет у нас с вами резерв. У машин оставьте только шоферов.

Я был уже внизу, когда он прокричал мне вдогонку:

— Только не вздумайте уезжать — не успеете, авиация сразу же за селом накроет.

У меня оказались сгоревшими две машины, но из людей никто не пострадал — все отсиживались в погребах. Я колебался, думал, что, может быть, все-таки лучше увести из села уцелевшие летучки, но пришлось отказаться от этого, так как вновь появились немецкие бомбардировщики.

Под огнем артиллерии и минометов, начавших одновременно с авиацией усиленно обрабатывать восточную часть села, я провел своих комсомольцев садами и огородами к капитану.

Появление в сарае гражданских, запыхавшихся от бега парней, с винтовками в руках, которые они держали так, точно сейчас должны были броситься в атаку, развеселило Потъехова.

— Ну и волонтеры! — засмеялся он, высунувшись с чердака и спустившись на лестницу, приставленную к чердачному отверстию. — Ну, как себя чувствуете? Ничего, ничего — молодцы ребята! Смотрите только без команды из сарая не выскакивать, загорится — и пусть себе горит, а вы сидите и молчите, — пошутил он.

Комсомольцы мои чувствовали себя, кажется, не очень важно. Любопытство, мучившее их всю дорогу, совершенно пропало. Забившись в углы, они не выражали никакого желания выскакивать из сарая.

Я поднялся на чердак к капитану. Начальник штаба, опять прибежавший в сарай, передал ему записку, полученную со связным от соседа слева, который уведомлял Потьехова, что отходит на новый рубеж. Прочитав эту записку, Потьехов ничего не сказал, положил ее в планшетку и снова стал смотреть в бинокль. Начальник штаба тоже молчал, но взгляд его красноречиво говорил, что он ждет приказания. Так как никакого приказания не последовало, он, наконец, спросил:

— Афанасий Петрович, значит, остаемся?

Потьехов посмотрел на него удивленно.

— А что, разве поступил приказ отойти?

— Нет, не поступал.

— Если не поступал, чего вы меня спрашиваете?

Начштаба, густо покраснев, скатился вниз. Немецкая авиация делала третий заход и сбрасывала бомбы по всему селу. Наш жалкий сарайчик дрожал не переставая.

— Вы слыхали о пограничном сражении у местечка Рош? — спросил меня капитан.

Я сам несколько раз уже порывался заговорить с ним об этом.

— Многие интересуются, как мы добились успеха, а все дело в строгом выполнении приказа, — сказал он. — Приказано было не подавать признаков жизни, нас сутки били, а мы не шелохнулись. Зато уж, когда отдали приказ «в атаку»…

Потьехов не договорил. Он быстро осмотрел свои ракетницы и вновь сунул их за пояс.

— Ну, надо итти, а то прозеваю. После водки настроение у них боевое.

Я остаюсь на чердачке, вижу, что правее села, в наш тыл идут по тракторной дороге две колонны немецких автомашин. Снизу доносится голос Потьехова:

— Ну, вот и дождались!

«Да, этот капитан умеет заставить людей выполнять приказ», — решил я. До сих пор в селе не заметно было никакого движения — все притаились.

Потьехов разговаривал внизу с начальником штаба, пробирал его за то, что тот еще не установил связь с отступившими соседями и до сих пор не знает, заняли они или нет новые рубежи обороны. Кажется, он больше беспокоится за своих соседей, которые бросили его тут одного, чем за себя, оставшегося со своим батальоном без связи и поддержки.

«Возможно, действительно, о нем забыли», — думал я. Сквозь дырку в соломенной крыше уже невооруженным глазом были видны немцы, двигавшиеся со стороны леса по свекловичному полю, направляясь прямо на нашу улицу. Впереди немцы шли неорганизованной толпой, беспорядочно стреляя из автоматов и крича, а позади — расплывшимися колоннами вперемешку с гусеничными транспортерами, волочившими за собой пушки.

Потьехов был уже за башней своего танка, стоявшего у стены того же сарая, с чердака которого я наблюдал. Я слышал, как он говорил довольным голосом:

— Вот что значит русская водка! Окажись сейчас на их пути море, вброд полезут. — А потом накинулся на кого-то, вероятно, на башнера, спросившего, не пора ли открыть огонь: — Испортить все хотите?!

Я слез с чердака и подошел к танку, возле него