Нашими войсками оставлен Каменец-Подольский укрепленный район Есть опасность прорыва противника к Одессе со стороны Вапнярки. Это, вероятно, и заставило командование выдвинуть ополченцев на окраину города, чтобы в случае прорыва было кому прикрыть Одессу.
Батальон наших январцев расположился на кирпичном заводе, у Лагерного шоссе, и здесь продолжал боевую учебу. Когда я приехал туда, ополченцы метали зажигательные бутылки по макету танка, сложенного из сырого кирпича.
Соскочив с машины, я увидел, как брошенная Разумовским бутылка описала синим дымком неимоверно высокую дугу. Она перелетела через макет танка и скрылась метрах в сорока от него, в глиняном карьере.
После минуты тишины раздался взрыв хохота. Я услышал голос бывшего секретаря комсомольского коллектива Январки Мили Пташного. До войны Миля с первыми весенними проталинами выводил на заводской задворок всех своих комсомольцев на соревнование по метанию гранат, дисков и толканию ядра, упорно отыскивая тех, кто сможет отстоять первенство завода на предстоящих городских соревнованиях.
Теперь он попрекал Разумовского:
— Эх, ты, батя, батя, да объяви ты свои способности до войны, все мировые рекорды по метанию были бы за Январкой.
Антон Васильевич смущенно отшучивался:
— Отстань, Миля, у человека только способности раскрываются, а ты с упреками.
Он взял другую бутылку, и она скрылась в его зажатой ладони. Антон Васильевич покрутил головой и сказал со вздохом сожаления:
— Опять промажу. Легковата, не слышна в руке, вот в чем дело!
Обступившая его толпа опять закачалась от хохота. Кто-то предложил заряжать для Разумовского специальные бутылки — не поллитровки, а четверти. А Миля, подскочив к хохотавшему командиру, посоветовал ему:
— Товарищ командир, отодвиньте вы эту дальнобойную катапульту подальше. Видите же, что дистанция для него мала.
— Правильно, Миля, — согласился Разумовский. — Как это я сразу не догадался!
Он отошел на десять метров назад и стал поправлять в горлышке бутылки фитиль.
— Эх ты, техника дедовская! — сказал он, зажег фитиль, наклонился, развел руки в стороны, крякнул и метнул.
Эта бутылка тоже упала с перелетом, но уже ближе к макету. На месте ее падения взметнулся букет пламени и дыма, вызвавший радостные крики ополченцев. Оказывается, другие бутылки вовсе не вспыхивали.
— Так вот оно в чем дело! — сам с собой заговорил Антон Васильевич. — Сия воздушная торпеда требует усовершенствования: фитиль мал, потому и не загорается.
Шуток уже больше не слышно было. Все озабоченно завертели в руках бутылки.
— А еще лучше вместо фитиля пристроить фосфорный запал, — сказал один из ополченцев.
Это услыхал присутствовавший на занятиях полковник — начхимслужбы армии.
— Вы говорите — запалы? — спросил он. — Конечно, это было бы лучше.
— Так давайте сделаем, — предложил ополченец.
Этот ополченец был инженер-химик. Полковник тут же предложил ему поехать вместе с ним на один из одесских заводов и договориться там о производстве запалов. Теперь нам многое придется делать самим, так как доставлять вооружение в Одессу с каждым днем становится труднее.
* * *В городе создаются новые воинские формирования. Несколько дней назад казармы имени Котовского, занимающие целый квартал, пустовали: полк, стоявший здесь, ушел на фронт. Ворота были наглухо закрыты. Теперь они открыты настежь, непрерывно пропуская со двора на улицу и с улицы во двор подразделения бойцов в пешем и конном строю.
Я приехал в эти казармы за бензином и долго стоял у ворот, дожидаясь разрешения на въезд. Седеющий лейтенант, которому я предъявил бумажку из штаба округа на право вывоза бензина, потеребив ее култышками пальцев, потерянных, должно быть, в гражданскую войну, сказал, что его полномочий «на такэ дило нехватает». Пока вызванный им боец ходил куда-то с моей бумажкой, я коротал время в разговоре с этим ревностно выполняющим свои обязанности лейтенантом. Он отвечал на мои вопросы очень неохотно, прежде чем ответить сурово оглядывал меня с ног до головы. Но все-таки я узнал, что он из Калаглеи, слободы на Днестровском лимане, колхозный бригадир-полевод, в гражданскую войну воевал у Котовского. Несколько дней назад он прочел воззвание областного комитета партии, призывающего к оружию старых бойцов, тотчас достал из сундука свою именную шашку, сел на колхозную кобылу арабской крови и вот приехал сюда, на пункт формирования кавалерийской дивизии.
— Народу насунуло и с Валахии и с Херсонщины хоть другую дивизию формируй, — сказал он мне вдруг шепотом на ухо.
В это время к воротам подъехала строем по три группа конников. Одни были в шлемах-буденновках, другие в кубанках, а некоторые в старомодных каракулевых шапках-колпаках, лихо заломленных набок. Но у всех были одинаковые кавалерийские седла с притороченными к ним тугими скатками сена, и все были в сапогах со шпорами. Впереди ехал пожилой, осанистый, седоусый всадник, при виде которого я подумал: «вот и Тарас Бульба на войну собрался».
— Тут котовцы формируются? — спросил он, козырнув лейтенанту.
Лейтенант ответил на приветствие, щелкнул шпорами, после чего, приняв сразу скучающий вид, лениво протянул:
— А вам на що це надо?
— По воззванию прибыли из сел Молдавка и Бугское.
Лейтенант усмехнулся, окинув медленным взглядом конников, и спросил с оттенком снисходительности:
— Чего ж так задержались?
— Седла делали и подгонку амуниции.
Лейтенант покачал головой.
— Опоздали, дорогой товарищ. У нас все в ажур, по штату значит заполнено, — сказал он тоном человека, который очень сожалеет, что так произошло, но решительно ничем не может помочь, и опять козырнул, показывая этим, что разговор закончен.
— А шо? Так и вышло, як я вам казал, дядько! — заволновался один из всадников, молодой хлопец в белой, совершенно выцветшей буденновке, должно быть отцовской. — Так шо ж нам теперь, в пехоту прийдется итти? — неизвестно к кому обращаясь, растерянно спросил он.
Но дядько не проявил ни малейших признаков беспокойства. Он вытащил из кармана огромный кожаный кисет,
