Нам не оставалось ничего больше, как разыскивать штаб армии. Старшина оказал, что какой-то крупный штаб находится в деревне под Волочиском, и попросил меня захватить с собой три танка, которые могут идти своим ходом, сдать их штабу для отправки в ремонт. Я согласился, и мы двинулись через город в сторону Волочиска.
Поток машин, подвод и людей не умещался в узких полуразрушенных улицах, усыпанных черепицей разбитых крыш, прегражденных, как шлагбаумами, телеграфными столбами, с которых свисали оборванные провода. Пожара не видно, но кажется, что горит со всех сторон — в городе полно дыма.
Остановившись на одном из перекрестков, мы увидели несколько вооруженных всадников, сучивших голыми пятками на неоседланных конях. Всадники рысили по тротуару, обгоняя воинскую колонну. Поверх длинно-полых домотканных рубах на них были надеты жилеты, а на головах шляпы с мягкими широкими полями.
Игнат замахал им и соскочил с крыла танка. Всадники остановились. Поговорив с ними, Игнат вернулся смущенный.
— То наши хлопцы,— сказал он.
Я понял, что Игната тянет к своим, и ответил, что нам остается только поблагодарить его за помощь.
— Кличут до себя. Сгуртуем загин, да и в лис,— сказал он, как бы извиняясь.
— О, це я приветствую,— воскликнул Гадючка, высунувшись из своего люка.— Добре, добре, дядько,— иди к партизанам.
Прощаясь с экипажами обоих танков и ранеными, Игнат каждому пожал руку. Потом, сняв шляпу, он церемонно отдал всем общий поклон, закинул винтовку за спину и взобрался на круп коня одного из всадников.
Не знаю, куда они отправились и как они представляют себе партизанскую борьбу с немцами. Но на душе сразу полегчало, точно я сбросил тяжелый камень, висевший на мне после неприятного разговора с комбатом.
На Одесском плацдарме
Тетрадь четвертая
Прошло только три недели, как началась война, а кажется, что воюем уже давно-давно. В Кировограде, куда нас направили из штаба армии, я простился с моими боевыми товарищами. Они остались там, чтобы отремонтировать выведенные из окружения машины, а мне приказано было вернуться в Одессу, к месту прежней службы.
На заводе имени «Январского восстания», где я работал до войны, решено создать танкоремонтную базу. Это дело поручено мне. В штабе округа меня предупредили, что город эвакуируется, есть приказ о переброске завода на Урал и, следовательно, на заводское оборудование рассчитывать нельзя.
— Ты представляешь, что это значит: Одессу перебросить на Урал! — сказал, здороваясь со мной, начальник сборочного цеха Антон Васильевич Разумовский, делая такой жест, как будто он берет на ладонь весь город и перекидывает его куда-то через себя.
Ясные, как у ребенка, глаза этого богатыря, светящиеся из-под нависших мохнатых бровей, выражают все, что у него на душе. Он не спросил меня, почему я так быстро вернулся с фронта, и я почувствовал по его взгляду, что ему неприятно задавать мне этот вопрос.
Антон Васильевич стоял у ворот своего цеха и угрюмо смотрел на рабочих, втаскивавших в цех доски. Тут же был и секретарь цеховой парторганизации. Этого бывшего военного моряка, несмотря на его пятидесятипятилетний возраст, все на заводе зовут попросту Федей. Он спросил меня с усмешкой:
— Что, уже отвоевался? Тоже думаешь перебазироваться из Одессы? — И всё искоса поглядывал на меня своими буравчиками, запрятанными глубоко в глазницах, неуловимо быстрым движением сдвигая кепку с затылка на нос и обратно с носа на затылок.
Я хорошо понимаю, как важно сейчас восполнить потери, понесенные нами в танках за первые дни войны, но можно ли обижаться на Федю за его злую усмешку!
Вместо частой, веселой дроби пневматических молотков клепальщиков из открытых настежь ворот сборочного цеха доносятся унылые плотницкие звуки. Рабочие обивают тесом станки. Завод напоминает дом, в котором умер человек. Никто не окликает меня, не здоровается, как бывало, громко, издалека — молчаливый кивок головы, и знакомый рабочий проходит мимо.
Это один из старейших заводов Одессы, кузница пролетариата города. Люди работают на этом заводе из поколения в поколение, отец передает сыну свое рабочее место и свою рабочую сноровку. Вспоминаю заводские традиции. Токарь здесь никогда не отдавал наладчику расстроившийся станок, на заводе не считалась заслугой хорошая работа на станке, отлаженном другим, — если ты мастер своего дела, умей сам наладить свой станок, усовершенствуй его, придумай что-нибудь новое. Тогда будь тебе хоть восемнадцать лет, хоть восемьдесят — все равно, лучшие мастера станут называть тебя по имени: Гриша, Миша, Федя. А по имени здесь называют только равных себе мастеров. Это значит, что ты «оригинал», а не «копия».
Как радовались на Январке каждому новому станку, особенно, если это был станок отечественного производства, с какой ревностью приглядывался мастер к работе своего товарища на этом «новичке», какой праздник был для всех, когда на заводе появились автоматические станки последней советской марки «ДИП-200» и «ДИП-300»! И вот станки заколачивают в ящики. Что их ждет в далеком пути? Вернутся ли они в Одессу?
Мне прежде всего надо было принять выполненные заводом армейские заказы. Они уже были готовы, и мы с Антоном Васильевичем пошли в заводоуправление, чтобы оформить документы. Когда мы вышли из заводоуправления, весь двор был заполнен рабочими, уходившими в ополчение. Здесь собрались те же люди, которых я час назад видел в цехах на упаковке станков, но настроение у них было уже совсем другое.
Один из рабочих рассказывал что-то веселое из своей былой солдатской жизни.
— В общем как дело дойдет до рукопашной, так немец и пошел назад крутить, знай только догоняй, — услышал я в гуле голосов.
Был тут и Федя. На нем вдруг появилась матросская тельняшка. Проталкиваясь навстречу Разумовскому, он радостно кричал:
— Антон! Голубчик! Сейчас строимся! Где ты пропадал? Решай скорей! Думай!
— А чего мне думать, — напустился на него Антон Васильевич. — Решение партийного собрания ясное: тех, кто желает итти в ополчение, не задерживать на производстве.
— Антон Васильевич, не глупите, вы должны
