Надо было скорее выбираться из села, но пришлось задержаться с последним танком. Он почему-то упорно не загорался, а Кривуля хотел добить его во что бы то ни стало. Наконец, мы покончили с ним и помчались дальше на юг, под спасительный покров наступающей ночи.

Игнат, сидя на крыле моей передней машины, все время вертит головой. Не забыл ли он намеченные нами по маршруту ориентиры? Оказалось, что ориентиры он помнит отлично, а головой вертит оттого, что вокруг поля, на которых он еще не так давно батрачил у панов.

— Праворуч! Леворуч! — уверенно командует он на перекрестках дорог.

В своей мягкой фетровой шляпе, так выгоревшей, что уже не поймешь, какого она была цвета, в кирзовой танкистской куртке, опоясанный и перехваченный крест-накрест пулеметной лентой, он напоминает нам партизан времен гражданской войны, каких мы видели в кино и на картинах. Меня забавляет отношение к нему Гадючки, для которого присутствие на танке человека не в военной форме кажется совершенно недопустимым нарушением порядка. Со своего сиденья Миките не видно крыла танка, но он ни на минуту не может забыть, что на этом крыле восседает живописная фигура Игната.

— Ну, як там наш дядько, не свалился ще в кювет?— то и дело спрашивает он по переговорному устройству меня или Никитина.

Хотя Игнат уже около недели воюет с нами, был уже в разведке и в бою, Гадючка ни разу еще не назвал его «товарищ боец», все — «дядько» или, это уже как поощрение, «товарищ доброволец».

До Игната эти тонкости не доходят. Фетровая шляпа нисколько не мешает ему чувствовать себя старым солдатом, который уже не первый раз воюет с «германом». Одно только плохо — не отвык еще он при каждой встрече, кто бы к нему ни обратился, снимать шляпу и низко, чуть не до земли, кланяться — сказывается долгая жизнь в панской неволе, и это действует на всех нас неприятно.

Было уже совсем темно, когда мы расстались с девушкой, так нежданно-негаданно пришедшей к нам на помощь. После стрельбы и суматохи, поднятой нами в селе, она долго не могла прийти в себя. Приткнувшись на корме среди раненых, девушка сжалась в комочек и испуганно озиралась, как пойманный зверек. Мы с Никитиным по очереди вылезали из башни, а то и оба сразу, тщетно пытаясь убедить ее, что опасность позади и стрельбы больше не будет. По вот на одном перекрестке Игнат скомандовал «праворуч», и она тотчас вскочила и, прежде чем мы поняли, в чем дело, спрыгнула с танка на повороте, да так ловко, что и Никитин и я почти в один голос воскликнули: — Ну и коза!

Помахав нам рукой, она побежала в сторону огоньков села, которое мы должны были объехать глухим проселком.

Опять я усердно кручу рукоятку приемника. Наконец, уже отчаявшись, я вдруг услышал в наушниках русский голос, по силе которого я определил, что говорящий находится от нас не дальше двадцати километров.

«Лев... лев... я — орел, я — орел, иду в — он указывал координаты.

— Наши! — подскочив от радости, крикнул Никитин, слушавший в другие наушники.

— Конечно, наши! — уверенно сказал я, так как знал, что «лев» позывной нашего корпуса.

Ведущей рации я не слышал, но по ответам «орла» понял, что какое-то подразделение танков тоже выходит из окружения. Очевидно, оно было послано кого-то разыскивать, там как «орел» сообщал, что «Васю» он не нашел, оставил свои пять коробок и пробивается с боями к «Тане», что, вероятно, означало — к Тернополю.

Вскоре мы напали на след нашего корпуса. Это был КВ резерва корпусной разведки, одиноко стоящий на обочине дороги, не подавая никаких признаков жизни, но во всей своей грозной боевой мощи. В свете зарницы, полыхавшей всю ночь, мы сразу узнали его по высокой башне с лесенкой. Таких машин у нас только две, и обе в корпусной разведке. Трудно было поверить, что экипаж спит в машине, хотя казалось, что это так. Вернее было предположить, что из-за отсутствия горючего экипаж заминировал танк и покинул его. Но, опустив фонарик, я увидел на земле труп танкиста. Неподалеку от него мы обнаружили тела и остальных членов экипажа и несколько коробок от дымовых шашек. Теперь ясно было, что здесь произошло. Я представляю себе схватку, в которую вступил этот Илья Муромец, прикрывавший отход корпуса. Снаряды врага оставляли на его броне только вмятины. Я насчитал их больше двух десятков. О действии снарядов КВ свидетельствовали четыре разбитых средних немецких танка, стоявшие поодаль от него.

В боевом отделении КВ оказалась толовая мина. Никитин поджег шнур, бросил пару гранат, и мы продолжали путь.

Вскоре я опять услышал «орла». Он шел на новый рубеж. Не имея корпусного кода, я не мог определить, куда он идет. Понял только, что в Мшанцах гитлеровцы и он разгоняет их, Мысленно поблагодарив «орла» за такие ценные для нас сведения, я нашел этот пункт на карте.

Посоветовавшись с Кривулей, мы решили не идти к «орлу», а придерживаться своего маршрута, параллельного его движению.

— Пусть этот орел шумит там, а мы проскочим тишком,— резюмировал наше решение Кривуля.

До нас уже стал доноситься орудийный гул. Часа через три мы увидели, что приближающиеся вспышки выстрелов в основном группируются правее и левее нашего направления.

— Ото праворуч немец блыскае у села Чистулув, а леворуч — у Лозова,— сказал Игнат, когда мы остановились у какого-то холмика, чтобы осмотреться и приготовиться к прорыву через линию фронта.— Возьмем серединкой и яром выскочим до зализницы,— предложил он.

Впереди был небольшой хутор. Мы решили обойти его оврагом, как только подымется утренний туман. Гул выстрелов правее и левее нас редел. Оба экипажа, стоя у своих машин, смотрели в сторону Тернополя, где в черноте ночи мигало что-то светлое, должно быть, далекие вспышки огня, бессильные прорезать тьму. Все молчали, точно на каком-то торжестве. Раненые тоже поглядывали с танков вперед. Кто мог, готовился использовать винтовку или гранату.

На утренней заре овраг стал наполняться туманом. При заводке танков Гадючка показал все свое мастерство. Я не думал, что можно так тихо завести мотор БТ-7, как сделал это он. С мокрыми шинелями на выхлопных трубах и затемненными стоп-фонарями наши