Всматриваюсь и я. К медленно ползущему буксиру быстро приближается вражеский танк. Он идет ему строго в затылок, а за ним вдалеке остановилось несколько других немецких машин. Их экипажи, должно быть, следят за крадущимся хищником. Я понимаю его маневр: прикрываясь подбитым, буксируемым танком, он стремится подойти поближе, чтобы затем, развернувшись в сторону, с ходу расстрелять буксирующую машину.

С замирающим сердцем слежу за тем, как он подкрадывается к буксиру. «Чем тут помочь?» — спрашиваю себя.

С отчаяния приказываю Миките: «Вперед», надеясь хоть отомстить врагу, но тут же кричу:

— Отставить!

Из башни буксира один за другим вываливаются двое. Перепрыгнув с кормы на буксируемый танк, они исчезают в открытом отверстии люка механика-водителя. Пушка подбитого танка дрогнула, поднялась навстречу преследователю и дважды блеснула пламенем. Немецкий танк споткнулся и замер, пустив струйку дыма.

— Вот это — да! — восторженно кричит Никитин.

Сгораю от нетерпения узнать, кто ж этот герой, спешу к нему навстречу. Из башенного люка подбитого танка показывается голова.

— Фролов! Он! — узнаю я и радостно машу ему руками, а он, сигнализируя мне, просит остановить буксирующую машину.

«Вероятно, в танке все ранены»,— думаю я и, забежав в нос буксиру, даю механику сигнал «Стоп».

Я в восторге. Хочется расцеловать Фролова. Как просто, как естественно вышел он из, казалось бы, безвыходного положения! Смог ли бы я найти такой выход? Ведь, даже стоя в стороне, я не придумал ничего лучшего, как броситься в контратаку под семидесятипятимиллиметровую пушку врага. Нет, видно, еще далеко мне до Фролова.

Вспоминаю первую встречу с Фроловым. Он произвел тогда на меня неважное впечатление. Я искал в нем, Герое Советского Союза, каких-то особенных, бросающихся в глаза качеств, но не находил ничего хоть сколько-нибудь выдающегося. «Колхозный тракторист!» — разочарованно думал я тогда, слушая, как он пробирал одного из своих командиров за плохо смазанную ходовую часть и непрочищенные воздушные фильтры.

Теперь он стоит среди дымящегося поля боя такой же неказистый, но я смотрю уже на него другими глазами. Ведь идя в голове боевого порядка батальона со своими легкими танками, он опрокинул и разбил противника, в пять раз более сильного. Наконец, эта находчивость..

Вместе с Никитиным помогаю Фролову и его башнеру вытащить из подбитого танка раненых членов экипажа. В танкисте с запрокинутой головой и обескровленным лицом, на котором еще не зажили старые ожоги, узнаю командира танка старшину Николая Петренко, героя первого боя дивизии под Красне. Он без сознания. На мгновение приходит в себя, спрашивает: «Где немцы?» — и снова впадает в забытье.

— Механик, механик, почему назад?..— кричал он в бреду, когда я укладывал его на корму буксира.

Склонившись над умирающим, Фролов сказал ему, что гитлеровцы разбиты, бежали Петренко опять на минуту пришел в себя, узнал Фролова и попросил его написать письмо.

— Напишите, что я честно, как положено...— прошептал он и вытянулся.

— Умер,— сказал Фролов и опустил руку Петренко.

Все сняли шлемы.

Когда мы возвращались с поля боя, я спросил Фролова:

Как вам пришло в голову стрелять из подбитого танка?

— Это наука войны,— улыбнулся он.— Нечто подобное было со мной в Финляндии. Там за буксируемым мною танком увязались с гранатами двое лыжников. Моему башнеру пришлось пересесть в наш прицеп, чтобы прекратить эту игру в кошки-мышки. Как видите, я только повторил...

«Да! вот этого-то мне не хватает»,— подумал я.

И на этот раз мы победили, но в штаб поступают сведения все неприятнее и неприятнее. В батальоне Мазаева осталась лишь треть машин, треть боекомплекта и столько же горючего в бачках. Пока мы отражали атаки немцев в Бялогрудке и Трытыны, немцы вдоль шоссе на Дубно два раза атаковали Вербу. Их отбили, но сейчас они опять готовятся к атаке.

После боя, едва наши танки отошли в лес и Попель с Васильевым расположились пить чай, пользуясь носом КВ как столом, к нам подъехал взволнованный Болховитинов с Фроловым.

— Что случилось? — спросил Попель, стирая песок с алюминиевой кружки.

Болховитинов доложил, что в отведенном ему районе обороны Пиратын — Морги Птыцке выставленного утром боевого охранения не оказалось, и Фролов, поехавший туда занять рубеж, едва не попал в руки противника.

— Там немцы спешно сосредоточиваются к атаке,— сказал Болховитинов.

Его слова как бы подтвердила мина, пролетевшая над нами и разорвавшаяся поблизости.

За опушкой, в нескольких километрах, фашисты готовятся к атаке, в лесу рвутся мины, и все же Попель со вкусом пьет чай, и его глаза, из уголков которых лучатся морщины, как всегда, смотрят вопросительно: «Та що це вы кажете?» Васильев тоже с наслаждением пьет чай, Я не понимаю: как можно спокойно пить чай, когда вот-вот рядом взорвется мина. У меня пересохло во рту, шершавый язык трется о нёбо. Невольно шагаю к танку, под защиту его брони.

— Эге! Господа гитлеровцы имеют желание разъединить нашу оборону! — делает заключение Попель.— Ну, что ж, полковник,— обращается он к Васильеву,— надо, чтобы эта надежда лопнула у них, как мыльный пузырь. Вот, черти, как жарят! И мин не жалеют!..

— Значит, готовятся к атаке,— резюмирует Васильев и вдруг поворачивается к Болховитинову.— Я знаю, подполковник, что вы не трус, но все же станьте ближе, за машину, прикройтесь ею от мин. К чему терять командира полка перед самым боем?

«Так вот почему он спокоен»,— подумал я. То, что я сделал невольно и стыдясь, он делает сознательно, расчетливо.

— Хорошо бы, товарищ полковник, сейчас, внезапно, ударить по фашистам,— горячится Фролов.

— Да, это хорошо будет, ой, как хорошо! — соглашается с ним Попель. — Они готовятся к атаке... Заняты приготовлением, не знают, где наши танки, вот и ахнем по ним — сразу, всеми силами — сюда, поближе, а потом на Вербу. Что скажет командир полка? — спросил Попель Болховитинова, рассматривая карту под целлулоидом планшета.

— Атаковать, немедленно атаковать!

Из крытой машины с большой штыревой антенной выглянул радист.

— Связались с корпусом? — спросил его Попель.

— Нет, товарищ бригадный комиссар.

— М-да, плохо, хлопче, плохо,— протянул