Вожу биноклем, ищу околицу. Вот она — ни малейшего движения, ни единой мишени. Но значит ли это, что не нужно стрелять? Ведь противника хоть и не видно, но он там, он стреляет. Я понимаю наши экипажи — они стремятся скорее добраться до «рукопашной», не хотят стрелять наугад, каждый ищет верную цель. Когда я участвовал в атаках, мне тоже казалось, что разрядить пушку можно только в цель, но сейчас, когда я еду за атакующими и вижу их атаку со стороны, мне кажется, что огонь с ходу необходим, и меня злит, что людям не жаль себя, а жаль снаряда.

Догоняю мазаевский батальон на стыке со вторым и, сбавив скорость, еду за ним. Рядом, левее, идет танк Попеля. Из-под крышки люка, приподнявшись над башней, комиссар внимательно следит за атакой. Над головой пролетают бронебойные снаряды.

Злюсь и на Попеля. Мало того, что пошел за атакующими, когда мы могли обходом выйти на мост, нет, еще и высовывается над башней. Впереди вспыхнул Т-26. Очередь за нами. Толкаю ногой сидящего внизу Гадючку в знак команды «Маневрируй по курсу!» Маневрирует и механик Попеля, бросая свой танк с борта на борт,

Обгоняя весь строй, вперед вырывается Т-26. Над башней виднеется голова танкиста. Он непрерывно машет флажком в направлении движения, подавая сигналы: «Вперед!», «Быстрей!» Узнаю в нем капитана Мазаева. Я разделяю его нетерпение: уже горит несколько танков. Эх, открыли бы сразу огонь по садам, может, этих, горящих, и не было бы!

Из сарая, к которому приближался мазаевский танк, ударила пушка. Капитан Мазаев исчез внутри танка, танк Задымился, но, не замедляя движения, продолжал мчаться к селу.

«Огонь по этой пушке»,— решил я и опустился в башню. Но нас опередил другой танк. Он летел к сараю, с ходу ведя по нему огонь.

Увидев, что сарай горит и орудийный расчет разбежался по огороду, я крикнул:

— Молодец! Выручил Мазаева!

Меня охватывает азарт. Припав к телескопическому прицелу, я стреляю через село по немецкой колонне автомашин, растянувшейся по гребню и в панике удаляющейся в сторону Пелчи.

Гитлеровцы не отвечают. Я выглядываю из люка. Т-26, сбивший немецкую пушку, летит навстречу танку Мазаева, который горит, но продолжает мчаться. Вот они сближаются; идущий навстречу мазаевскому разворачивается, подходит к нему борт о борт. Из башенного люка выскакивает танкист, один прыжок — и он на танке Мазаева, скрывается в его дымящей башне. Еще несколько секунд горящий танк продолжает двигаться и, наконец, останавливается у самого сарая.

Спешу туда, выскакиваю, бегу на помощь смельчаку. Думаю: «Кто он?» Из люка механика вываливается бледный, окровавленный водитель, перегибаясь в поясе, застревает в люке, беспомощно трется лицом, сдирая с пего кожу о носовой наклонный лист брони, и медленно ползет вниз. Догадываюсь: его кто-то выталкивает. Осторожно приподнимаю безжизненное тело, тяну на себя и опускаю на землю. В освободившийся люк выглядывает Фролов. Так вот кто этот смельчак!

— Еще даю, помогай! — кричит он мне, задыхаясь от дыма.

— Давай, давай! — кричу я.

Вытаскиваем убитого башнера, тяжело раненных Мазаева и механика, затем мы с Никитиным помогаем вылезти из танка полузадохшемуся в дыму Фролову. Он еле стоит, шатается, как пьяный.

Подбегает Попель.

— Ну, что, орлята? — спрашивает он.

Фролов докладывает ему. Сзади кто-то кричит:

— Куда теперь?

Слышу тяжелое дыхание и топот бегущих. Оборачиваюсь: бежит молоденький младший лейтенант с двумя бойцами, а за ними, шагах в ста,— реденькая цепь, человек шестьдесят-семьдесят.

— Куда теперь? Где командир с флажками? — спрашивает младший лейтенант на бегу.

Глаза его впали, лицо заливает пот. На широкой груди и лопатках белыми пятнами проступила соль.

Увидев сигнальные флажки, валяющиеся у ног распростершегося на земле Мазаева, он останавливается пораженный, потом оборачивается к отставшей цепи и, размахивая пилоткой, кричит:

— Скорей, скорей!

— Что за войско? — удивляется Попель.— Откуда оно взялось?

— Как — что за войско! — с трудом переводя дыхание, возмущается младший лейтенант, но тут он замечает ромбы на петлицах Попеля и теряется.

— Товарищ бриг... ком...— не знает, как сказать: то ли комбриг, то ли бригкомиссар.

— Бригкомиссар,— усмехнувшись, помогает ему Попель.

— Мы — полк... из Равы.

«Вот так полк!» — подумал я, глядя на приближающуюся кучку пехотинцев.

Младший лейтенант ободрился и стал рапортовать:

— Нас сегодня утром разбили. Я собрал оставшихся в живых, отходил лесом. Тут мы наткнулись на танки этого командира,— указал он на Мазаева. — Он сказал нам: «Идем в атаку, помогайте!» Вот я и повел бойцов за ним, но разве угонишься за танками! Малость отстали, запарились совсем...

— Нет, не отстали! — сказал, пожимая ему руку, Попель. Пехоте незачем опережать танки.— И, посветлев лицом, точно оно попало вдруг в какой-то необыкновенно яркий свет, крикнул пехотинцам: — Молодцы, ребята! Орлы!

Он вытащил блокнот, спросил фамилию младшего лейтенанта, записал ее на чистом листке и сказал:

— А теперь воюйте с новым комбатом Героем Советского Союза лейтенантом Фроловым. Вот он! Не теряйте его из виду... Да, я видел — вы остановили танк Мазаева, но почему, загоревшись, он продолжал идти? — спросил Попель, обращаясь уже к Фролову.

— Я знал, что сам он не остановится,— ответил Фролов.— Два дня назад я слышал, как механик Мазаева говорил моему, что у него на поле боя машина никогда не остановится, пусть даже вынут у него сердце. Перед атакой он ставит рукоятку постоянного газа на большие обороты мотора, а в этом случае танк по прямой движется без механика. Потому я и узнал, что эта машина Мазаева, и заглушил мотор. Иначе экипаж спасти не удалось бы.

— Добре, хлопче! Доброе дело сотворил,— сказал Попель, ласково похлопав Фролова по плечу, и, нагнувшись к Мазаеву, нащупал его пульс.— Ну как, дед Мазай? О, совсем молодец! Пульс стучит, как ходики. Крови много из него выцедили и дыма наглотался, вот и очумел,— Он разогнулся.— Ну, новый комбат, раненых на танки — в полк, а вам действовать дальше и выполнять задачу.

Гляжу на раненых танкистов, на Фролова, на удаляющуюся горстку пехоты. И тепло, и радостно становится на душе от сознания того, что вокруг меня такие люди.