Молча посмотрел Попель на Новикова, на каждого из стоящих в кругу и тихо сказал:
— Помните, товарищи, одно: мы люди советской эпохи, каждым своим шагом отстаиваем будущность Ро
дины. Успех кроется в выполнении долга каждым членом экипажа. Не забывайте этого, и счастливо всем возвратиться.
Темная южная ночь. На горизонте зарницы пожаров. Небосклон чист только позади, на востоке, но и оттуда, справа и слева, доносятся отдаленные орудийные раскаты. Придерживаясь опушки леса, мы обходим село Бялогрудка с севера и с запада и, чтобы не растеряться в темноте, держимся в плотной колонне — машина возле машины.
Ориентиры карты не совпадают с местностью. Это нас беспокоит, и мы часто останавливаемся, всматриваемся в каждый бугорок, но ни нужного нам перекрестка полевых дорог, ни сарая, возле которого должны проехать, не видно. Где-то далеко влево блеснул огонек фонаря и послышался моторный шум. «Шоссе»,— решили мы. Берем еще вправо и едва движемся на тихом газу. Перед нами затемнели сады и строения. Слева и справа — ясный шум машин.
— Козин!— объявил Новиков, приказал приготовиться к бою и следить за его машиной.
Едва перематывая гусеницы, танк Новикова берет влево,— подальше от села, чтобы не наткнуться на сторожевое охранение.
Нам надо въехать в Козин под видом немецкого подразделения. Люки у всех закрыты, за исключением танка Новикова. Наш командир высовывается из башни и кричит:
— Ферфлюхтер русиш швайн!
По движению, которое слышим во тьме, определяем, что мы у шоссе. Оно забито колоннами немецких танков, двигающихся из Козина в сторону Дубно. Гитлеровцы не обращают на нас внимания. Да разве может им, упоенным успехом своего наступления, прийти в голову, что окруженные советские войска отважатся на дерзкий ночной налет?
У Новикова за спиной вспыхнул зеленый сигнальный фонарик — «Внимание», и наша колонна, повернув, медленно идет параллельно шоссе.
На мой танк кто-то вспрыгнул. Это Новиков, но голоса я его не узнаю,— должно быть, от напряжения он говорит с каким-то странным присвистом.
— Вместе с задней машиной пристраивайся в хвост следующей колонны, наблюдай назад, увидишь — горит, бей с тыла к голове.
Соскочив с моего танка, он подбежал к следующей машине. После мне стало понятно внезапное решение Новикова. Он принял его, увидев, что фашисты идут ротными колоннами. Интервалы между ними позволяют нам незаметно для идущих сзади пристраиваться к идущим впереди. Но тогда, стоя у обочины шоссе, я думал только одно: «Скоро ли появится новая колонна, где она, проклятая?»
Такое напряжение, кажется, вот-вот что-то лопнет внутри, как перетянутая струна. Наконец, слышу приближающийся от Козина шум. Вот она, эта колонна. Головная машина проходит мимо нас. Мой танк, стоящий у шоссе, может заинтересовать любого немецкого офицера проходящей мимо колонны. От этого не стоится на месте, приказываю медленно двигаться вдоль шоссе. Так и есть: кто-то уже заинтересовался нами. От шоссе наперерез нам бежит человек и машет фонариком: «Стоп». Мелькает мысль: «Оглушить». План возникает молниеносно, и в то же время я с ужасом думаю: «А сели колонна остановится поджидать офицера?.. Что тогда?...»
Срывающимся от волнения голосом объясняю Никитину, что он должен делать, и этот широкоплечий волжанин, которому тесно в немецкой башне, выскочив из нее с молотком в руке на противоположную от подбегающего немца сторону, уже копается у гусеницы. Я пытаюсь ругать его по-немецки, но горло сжимают спазмы, приходится глотать слова. Подбегает немецкий офицер. Он мне кричит что-то, что — не пойму. Прикидываюсь, что мне мешает шум тарахтящих на шоссе танков, спрашиваю: «Вас? Вас?» — а сам смотрю на Никитина и думаю: «Ну, дорогой, глуши скорее». Тот продолжает сосредоточенно бить молотом по кормовой броне. Немец, махнув на меня рукой, направляется к нему. Я вижу, как рука офицера касается плеча моего башнера, стоящего к нему спиной, и в этот момент занесенный молот резко опускается не вперед, а назад, на голову врага.
Офицер упал, не издав ни звука. Взглянув на шоссе, я увидел, что колонна продолжает двигаться, уже проходит ее хвост, и на сердце сразу отлегло, почувствовал себя свободно, как будто вынырнул из страшной глубины.
Круто повернув вправо, мы вышли на шоссе, догнали колонну и пристроились к ней в затылок.
Я оглянулся. По неосторожно мелькнувшему огоньку определил, что сзади идет следующая колонна. Все спокойно. Значит, еще рано. На левой обочине в легковой машине дремлет шофер. «Машина этого офицера. Как хорошо, что он не из колонны, повезло!» — подумал я и с удовольствием нащупал за пазухой документы, снятые с убитого.
Далеко сзади поднялась стрельба. Я скомандовал:
— Вплотную к последнему танку!
Мы почти уперлись в него пушкой. Стреляю в башню и второй раз в башню. Танк остановился. Никто из этого танка не выскочил, и он не загорелся. Это меня радует. У нас еще темно, а позади, где стрельба становится все сильнее, уже совсем светло. Мой напарник, следовавший сзади, обходит меня и тоже стреляет. Ему не повезло. Танк, в который он стрелял, вспыхнул яркой свечой, к тому же экипаж успел выпрыгнуть, и, чтобы уничтожить его, пришлось открыть пулеметный огонь. Теперь светло не только сзади, где действует Новиков,— там сплошное зарево,— но и тут, около нас. Гитлеровцы уже поняли, что их кто-то расстреливает. В голове колонны началось движение в сторону, паника.
Я выстрелил в немецкий танк, спешивший нам навстречу, но, кажется, промазал, так как только после выстрела моего напарника он съехал в кювет. Эти выстрелы выдали нас. Двигаться по шоссе стало невозможно. Трассирующие снаряды летали вдоль шоссе и с хвоста колонны в голову, и с головы колонны в хвост. Наша машина рванулась на обочину, в темноту лощины. Отъехав подальше от шоссе, мы увидели, что вся колонна, в панике рассыпавшись по полю, спешила назад, в Козин. Два немецких танка, стоявшие в отсвете пожара, развернув башни назад, вели огонь вдоль шоссе по своей шедшей им навстречу колонне. Колонна не замедлила ответить. То тут, то там вспыхивали костры. Это веселило Никитина.
— Свои своих бьют! — кричал он.
Я еще раз не удержался — выстрелил. Выстрелил и мой напарник.
С шоссе в нашу сторону
