Боевой курс уже намечен. Я развертываю свою машину на холмик, виднеющийся впереди, километрах в четырех от нас, замечаю показание жирокомпаса и предупреждаю механика, что он должен следить, чтобы показанное мною деление не сходило с нитки указателя, то-есть строго по заданному азимуту. Беляевка останется слева и позади, после этого мы повернем на девяносто градусов к днестровским плавням, оттуда повернем еще на девяносто градусов и вдоль плавней с тыла ворвемся в Беляевку.
С исходной мы решаем выйти на самом тихом газе без стоп-фонарей — только у меня позади башни будет висеть зеленый электрофонарь, за которым все должны итти уступом влево, чтобы впереди идущая машина не закрывала сигнала. Когда противник нас обнаружит, уступ боевого порядка выдвигается немного вперед, вернее подтягивается хвост, и, открыв пулеметный огонь, все движутся на больших скоростях, наблюдая за трассами моего огня.
Уже совсем темно. Тихо подъезжает «пикап», останавливается рядом с моим танком, прикрывшись полуразрушенным сараем. Из машины выходят генерал-майор Орлов и полковник, командир Чапаевской дивизии. Оба направляются к пролому в стене, смотрят в сторону противника, где фейерверком летят ракеты. Я подхожу, чтобы доложить о готовности, и вдруг из-за моей спины прямо на генерала падает яркий сноп света. Генерал круто оборачивается и, ослепленный, закрывает глаза рукой. Когда я оглянулся, свет уже погас.
— Чорт возьми! Что это такое? — набросился на меня полковник, возмущенный нарушением светомаскировки.
Ясно было, что это зажглись пушечные прожекторы моего танка, но я не мог понять, как это произошло.
— Выясните сейчас же и доложите, — угрожающе тихо приказал мне генерал.
Виновником оказался Микита. Заменяя лампочку в телескопическом прицеле, он по ошибке повернул на щитке выключатель пушечных прожекторов.
— Товарищ командир, на шо их срабыли? — в отчаянии спросил он меня.
«Действительно, на кой черт они нужны нам, если мы ночью даже фар не зажигаем!» — подумал я в досаде. Ни разу мы не пользовались этими прожекторами, забыли даже об их существовании.
Когда я вылез из танка, генерал уже стоял подле него и смотрел на прожекторные фары, установленные на башне сверху орудийного ствола. С минуту ожидал я, пока он повернется ко мне.
— На сколько метров дают лучи? — спросил он.
— Метров на четыреста, товарищ генерал.
— В атаке включали?
Я сказал, что никогда еще не включали и думаю, что вообще они ни к чему, зря поставлены. Генерал опять задумался. Потом спросил с задорной ноткой в голосе:
— А если включить?
Так как я не сразу ответил, он, повысив голос, обратился к экипажам, прислушивавшимся к нашему разговору:
— Как думаете, танкисты? А? Что если включить, когда подойдете к противнику метров на триста? Ослепить. Рискнем?
Микита, обрадовавшись, что генерал увлекся новой идеей и забыл о нарушении светомаскировки, первый подал голос с башни.
— Есть, товарищ генерал! С ветерком и при полном освещении. В общем расчет на психику.
Напутствуя нас, генерал сказал:
— Смотрите, чтобы земля зашевелилась под ними от страха!
«Это от шести-то машин!» — подумал я и дал команду заводить и двигаться за мной.
Обогнув угол сарая, моя машина пошла по взятому днем направлению, а за ней вся колонна.
Мы благополучно прошли окопы по обозначенному фонарями проходу и продвигались в темноте к сияющему огнями ракет переднему краю противника. Посмотрев с башни назад, я не увидел ни одной машины. Идут они за нами или не идут? Как проверить? Радио нет, света давать пока нельзя — выдашь наше движение раньше времени. Выругав себя за то, что днем не подумал о сигнале на этот случай, я велел механику заглушить мотор, чтобы определить, где остальные машины. Они шли за нами. Машина Кривули чуть не врезалась носом в корму моего остановившегося танка.
Когда мы двинулись дальше, Микита заметил выхлопы огня задней машины и стал ругать механика за то, что тот целый день регулировал мотор и без толку.
«Теперь выдаст, проклятая!» — подумал я тоже в раздражении. Злила и эта давящая со всех сторон тьма, пронизываемая стайками трассирующих пуль и эти далекие пугающие позади отсветы. Хотелось уже скорее включить огни.
Фашисты услышали гул наших машин, когда мы вышли на рубеж атаки пехоты. Казалось, что пулеметные трассы взлетали с земли совсем рядом с нами, из-под носа танка. Но на душе сразу стало легче — уже близко. Микита торопил меня укрыться в башне. Я подал сигнал, и черную степь раскроили полосы света сильных дорожных фар и ослепляющие снопы башенных прожекторов всех машин. Заливая белым светом передний край противника, стреляя из пулеметов и пушек, с тревожным воем своих сирен, мы пошли в атаку. Я успел сделать только несколько выстрелов из пушки и дать несколько очередей из пулемета, как в несшемся впереди свете промелькнули бугорки земли и мечущиеся, бегущие в стороны и навстречу друг другу люди.
Позади нарастал гул. Он совсем не был похож на человеческий крик, и я не сразу догадался, что это наша пехота с криком «ура» поднялась в атаку.
На нашем участке впереди не видно ракет, но зато весь фронт и справа и слева — осветился, заухал, заохал, затрещал. Все наши танки подравнялись в линию. Моя машина и рядом идущая машина Кривули слепят противника своими прожекторами вперед по курсу движения и в правом секторе, остальные четыре машины — влево от курса движения, в направлении на Беляевку. От беспрестанного движения башен свет прожекторов, особенно в левом секторе, скрещивается, создавая световой хаос. Время от времени полосы света гаснут. Потом снова вспыхивают одна за другой. Только Мои прожекторы не гаснут — по ним ориентируются все остальные машины. Находясь на курсе движения, своим маневром в темноте я показываю, что делать всем — или маневрировать вдоль обороны (тогда моя башня с прожекторами вращается влево или вправо от направления движения) или двигаться вперед (тогда моя башня стоит по курсу, и свет прожекторов и фар сливается в один мощный поток).
Мелкие, по колено, окопы противника уже пусты. О том, что они только что брошены,
