Туман стал реже или приподнялся над водой, а может быть, просто глаза мои привыкли к темноте — я увидел камыш метрах в тридцати-сорока слева от нас. «Значит, берег там и недалеко», — подумал я, но тут в сознание вихрем ворвалась мысль об остальных машинах: где они? Ведь не могли же Кривуля и Филоненко. потеряв нас из вида, уйти назад? Нет, этого не могло быть. Но почему слева стрельба затихла, потух свет ракет? Слышны только голоса и довольно близко. Доносятся отдельные румынские слова. «Румыны, наверное, видели, как мы бултыхнулись в воду, и что-то предпринимают», — подумал я мельком, и мною снова овладела тревожная мысль о машинах.

Микита пригнулся к воде, высматривал что-то.

— Оба, — шепчет он.

— Что? Что? — спрашиваю я.

— Шлепнулись, — отвечает он. — Башни пид водой, а хлопцы бачу, стоят, як мы на своих машинах, ще не расчухались, нахлебались воды.

Я всматриваюсь туда, куда показывает Микита, вижу, что кто-то тихонько плывет к нам и с болью отчаяния, пронизывающей все тело, думаю: «Три танка погибло!» Только теперь я понял, какая произошла катастрофа.

— Натворили дел! — вздыхает Ванюша.

— Лучше и не кажи! — тихо отзывается Микита. — Решайте, командир! Горем дилу не поможешь, хоч до утра тут горюй, — грворит он мне.

Надо что-то предпринимать, но что? Плыть к берегу? Там — румыны, а мы без оружия, если не считать пистолетов. (В моем браунинге патроны, наверное, отсырели. Микита вот догадался вытащить свой наган из кобуры — засунул его под застежку комбинезона.) Однако и оставаться посреди озера нельзя. Утром туман разойдется, румыны увидят нас и перестреляют, как уток.

— Скидывайте сапоги и к камышам, только тихо, на спине, — шепчет подплывший к нам Кривуля.

«Да, другого выхода нет, — думаю я. — Поплывем в камыши, а там осмотримся и решим, что делать дальше».

К негодованию Микиты, Ванюша оказался плохим пловцом. На спине он никогда не плавал. Мы уговорились с Микитой, что будем поддерживать его с боков, велели ему усиленно грести руками, ног из воды не выбрасывать.

Большого труда стоило скинуть с ног разбухшие в воде сапоги. Мы по очереди садились на башню, которая была вся под водой, и стаскивали сапоги друг с друга. Потом все втроем, оттолкнувшись от машины, поплыли бок о бок.

Я неплохо плаваю, в Одессе не раз доплывал до маяков, но плыть в одежде, да еще в непривычной пресной воде, которая, казалось, совсем не держит тело, было не так легко, тем более, что приходилось помогать усиленно сопевшему Ванюше.

Эти десятки метров показались мне бесконечными. Рядом плыли экипажи Кривули и Филоненко, но я не видел их и не слышал ни одного всплеска. Несколько раз я опускал ноги — дна не было. «Где камыши? Может быть, мы плывем не туда?» — как во сне, думал я. Замутившееся сознание сразу прояснилось, когда я услышал впереди легкий всплеск и почувствовал, как в воде под ногой прошла легкая камышина, — одна, другая..; «Сейчас будет мелко», — подумал я и, обрадовавшись, хотел сказать Миките, что он, наверное, уже может встать, но в этот момент совсем недалеко кто-то прокричал: «Иогану, Иогану…» и еще что-то по-румынски. Этот голос сковал меня, я перестал плыть и не заметил, как встал ногами на дно.

Вода была до подбородка. Рядом со мной замерло над гладкой поверхностью озера несколько голов. Некоторым вода была по плечи. Впереди у самой стены камыша двое стояли по грудь. Это были самые высокие — Кривуля и Микита. Кривуля, обернувшись, легонько притянул меня к себе за рукав…

Следом за Кривулей мы все вошли в камыши. Я, не отрываясь, следил за его руками, медленно, осторожно раздвигавшими камыш, боялся, что вот сейчас раздастся треск, который выдаст нас. Но Кривуля действовал руками, как опытный охотник, подбирающийся к дичи: камыш не трещал, незаметно было даже, что он шевелится.

Дно все не повышалось. Как я ни вытягивался на носках, увязавших в ил, вода была по шею, а когда вставал на полную ступню, доходила до рта.

Сверху слышны были шаги. Это подтверждало мое предположение, что берег крутой. Мы остановились. Что-то гулко бухнулось о землю. Вероятно один из подошедших сбросил с плеч какой-то груз. Румыны громко заговорили. Я уловил множество звуков, доносившихся и справа и слева, со всего берега: звон оббиваемых лопат, оплевывание, побрякивание котелков. Ясно было, что румыны не собираются уходить от берега, роют тут окопы. Неподалеку строчил пулемет. Эхо стрельбы отдавалось в камышах, как стук пневматического молотка во время клепки котла, когда ты находишься в нем.

Вода, казавшаяся мне на первых порах теплой, парной, теперь была уже чувствительно холодной. Инстинктивно стараясь сохранить тепло тела, мы стали жаться друг к другу и сбились в тесную кучу. Когда один вздрагивал, дрожь передавалась по телам всех.

Несколько минут никто не решался разговаривать даже шопотом. Но вот кто-то застучал от холода зубами, и Микита не выдержал, зашептал:

— Кто там кляцае зубами, наперед его, трави на фашистов.

Эта шутка Микиты развязала у всех языки. Мы стали шопотом обсуждать свое положение.

Все три экипажа были в сборе. Хорошо, что мы в атаке не захлопнули своих башенных люков. Командиры и башнеры быстро выбрались из башен. Механикам с их нижних сидений труднее было выбраться, но экипажи не оставили своих товарищей в беде.

Что делать дальше? Вражеский пулемет, стоявший впереди над нами, стрелял через равные промежутки времени, так же методично бил второй пулемет где-то левее. «Дежурные, значит, все будут спать, за исключением пулеметчиков», — решили мы. Это определило план наших действий: ждать до конца ночи, перед зарей, в перерыве между стрельбой, когда дежурные пулеметчики будут бороться со сном, напасть на них, уничтожить без шума, забрать оружие и ползти к Беляевке.

«Да, но как же танки? Мы уйдем, а они останутся тут под водой!» — подумал я вдруг, после того, как решение было принято. Трудно было свыкнуться с мыслью, что танки наши на дне озера и что мы бессильны вытащить их. «Как я доложу об этом командованию? Утопили три боевые машины, когда в Одессе уже