— Ну, пошли! — сказал я, шагнув вперед.
Это вспоминается, как сон. Мне казалось, что я поднимаюсь в гору по новостроящемуся шоссе, держу молоток за длинную рукоятку, дроблю шлак и мне никого и ничего не страшно с этим молотом.
У самого берега вода была мне по пояс. Это я очень хорошо помню. Когда я выползал на руках из воды, кто-то удерживал меня и шептал:
— Тише! Тише!
Я страшно торопился. Мы ползли наверх. Ноги плохо повиновались, но руки были сильные, как клещи кузнеца. Они сами ловили, за что ухватиться, что сжать.
Я полз, пока не уперся лицом в подошвы солдатских ботинок с крупными ребристыми головками гвоздей. Вцепившись в эти ботинки, я рванулся вперед.
Микита был уже в окопе. Я видел, как он взмахнул лопатой, точно топором, громко охнув при этом. Не успел я подняться, как на меня свалился кто-то огромный. Потом я увидел Кривулю, махавшего винтовкой, показывая ею вперед. Рядом — Филоненко. У него тоже была в руках винтовка. Вместе с ним мы поползли из окопа к светлевшей впереди полоске неба. Полоска расширялась, верхний край ее выделялся резче. Потом появилась сиреневая, похожая на рыбу, туча, в розовой чешуе — она плыла по огненному морю.
Я полз быстро, кажется, всех обогнал. За мной все время кто-то сопел. Больше я ничего не помню до того момента, когда нас обстреляли секреты нашей пехоты. Тут только я пришел в себя.
Вид мы имели отчаянный: в грязи, мокрые, босые, без шлемов. Особенно жутко выглядел Микита. Комбинезон висел на нем клочьями, лицо было измазано кровью. Его исцарапал вражеский пулеметчик, на которого он навалился в окопе, а потом у нашего переднего края пуля рассекла ему щеку.
По дороге к селу он и Кривуля отстали. Они о чем-то долго, заговорщически шушукались. Догнав меня, Микита заявил:
— Товарищ командир, як вы будэте докладывать начальству, то ваше дило, а хлопцам не надо казать, шо мы шлепнулись в озеро, а то на заводе узнают и це может нехорошо повлиять на авторитет.
— На чей авторитет? — усмехнулся я, понимая, что Микита беспокоится о моем авторитете.
— Всех наших экипажей, — ответил он.
— Старшина прав, — сказал Кривуля. — Никакого греха не будет, если мы внесем в действительность маленькую поправочку.
Они попросили меня сказать на заводе, что танки сгорели в бою.
Тетрадь седьмая
Одесса пестрит плакатами, как крыша голубями:
— Город в опасности! Враг у ворот!
— Не отдадим советской Одессы на уничтожение фашистам!
— Героическим защитникам и трудящимся солнечного города — слава!
Слава Сталину! Слава нашей прекрасной матери-Родине!
— Все, кто способен трудиться — на строительство укреплений, кто способен носить оружие — на фронт! Город опоясывается рубежами обороны. На всех линиях укреплений круглые сутки работает народ. В степи в тылу сражающихся за город частей, заканчивается строительство передового рубежа позиционной обороны. Этот рубеж проходит от Большого Аджалыкского лимана через Кубанку и Чеботаревку до Днестровского лимана у Беляевки. За ним строятся две линии главного рубежа обороны. По городским окраинам, от Живаховой горы через Кривую Балку к Чубаевке ведется строительство дополнительного рубежа прикрытия. В черте, города из камней мостовой и мешков с песком сооружаются баррикады с бойницами, пулеметными гнездами, артплощадками и проходами для транспорта.
У проездной Январки мы узнали от словоохотливых бойцов охраны все одесские новости. Прежде всего нам сообщили, что в городе опять появилась днестровская вода, но городской трубопровод работает для населения только утром и вечером, а остальное время он пополняет резервуары аварийного запаса. Нам рассказали также и о том, что приняты меры на случай, если противник опять Захватит Беляевку — по всему городу идет бурение артезианских колодцев; под руководством мастеров день и ночь бригады женщин посменно сверлят стометровую толщину одесского известняка. Тут же мы узнали, что эвакуация продолжается, но теперь уже наведен порядок — никто сломя голову не летит в порт, а многие даже возвращаются домой, распаковывают свои чемоданы и сразу же идут за город, на строительство укреплений. Был пущен слух, будто бы эвакуация завода откладывается, погрузка на пароход даже прекратилась, но потом опять начали грузить. Сейчас погрузка заводского оборудования уже заканчивается, но не разберешь, кто эвакуируется, а кто остается: большинство начальства в порту, на пароходе уже, а вот главный технолог Пантелей Константинович третий день, с тех пор как прибыл эшелон с подбитыми танками, не выходит из цеха и вроде снова думает открывать завод, собирает рабочих.
Пантелея Константиновича мы застали у ворот сборочного цеха. Он стоял с засученными рукавами и что-то кричал машинисту в паровозную будку.
— Неужели снаряды пробивают и экранировку? — это первый вопрос, который он задал нам, увидев шагавшего за мной забинтованного и ободранного Микиту.
— Це так, снаружи царапнуло, — поспешил замять разговор старшина.
Пантелей Константинович потянул меня за рукав в цех.
— Дорогие мои, посмотрите сколько! Вот где сила. Вот где работы! Пустить бы это все сразу на фронт!
По обе стороны линии сборочных шахт стояли танки, от старых Т-27 до БТ последних выпусков. Это были машины с того эшелона, который вытащил со станции Мариново сердитый старик-машинист. Тут же были и Быковец и Климов, сопровождавшие эти танки. Оба они уже работали на разборке своих машин, о чем свидетельствовали их измаранные и замасленные комбинезоны, надетые на голое тело. Тут был и худенький электротехник Каляев, который как сбежал с парохода, оставив на нем свою семью, когда мы ремонтировали первые танки, так и застрял на заводе. Конечно, тут же были и ученики-ремесленники братья Мишка и Васька, обидевшиеся на меня за то, что я не взял их с собой на фронт. Они выползли из-под стоявших на разборке машин и кинулись к своему покровителю — Миките.
Мое сообщение о втором эшелоне с танками, застрявшем на станции
