— Дорогой мой, тогда надо браться за дело фундаментально. Надо вновь организовать цеха, а прежде всего надо подсчитать, что нужно, — говорил он, уже вынимая из кармана карандаш и блокнот для подсчета.

— А как же с эвакуацией? — спросил я и напомнил, что в порту грузятся на пароход уже остатки заводского оборудования.

— Что ты, что ты! — испуганно сказал он. — Меня это не касается. Разве вы теперь одни справитесь!

Я согласился, что нам, танкистам, одним теперь, конечно, не справиться. Мы пошли в конторку и стали набрасывать расчет оборудования, необходимого для восстановления танков. На заводском дворе против нашего окна остановилась группа людей. Это были старейшие работники завода. Они стояли, к чему-то прислушиваясь.

— Смотри, дорогой мой, не верят своим ушам! — хохочет Пантелей Константинович, высовываясь в окно. — Остолбенели! Не иначе как думают, что в цеху черти свою кузницу устроили. Право, им сейчас представляется, что на нашем мостовом кране лешие катаются. — И он кричит в окно: — Владимир Николаевич, Иван Иванович, где столбняк подхватили? Сюда, сюда — вылечим…

Мы выходим к ним. Владимир Николаевич, главный конструктор, ерошит волосы, делает вид, что он ничего не может понять.

— Три дня не вылезали из трюма, размещали оборудование. Кончили. Отпустил директор последний раз взглянуть на завод и заодно велел Пантюшу прихватить на пароход. «Нечего, — говорит, — делать ему в пустых цехах». А у тебя тут оказывается целый конвейер. Как же теперь будет с эвакуацией?

— Стоп машина! Трави якорь здесь! — кричит Иван Иванович, самый молодой из наших начальников цехов. — Мы прибыли, товарищ капитан, вот берег! — он показывает мне на танки. — Эвакуация закончена в полном порядке, потерь нет, настроение бодро-веселое. Короче говоря, товарищ капитан, команда покидает судно для выполнения боевой задачи…

— Опоздал, Иван Иванович! — смеется Пантюша. — Задание вот уже где! — он сжимает руку в кулак и показывает его Ивану Ивановичу.

— Пантюша! — меняя тон, говорит тот. — Не спорю, согласен, согласен. Но только подскажи: как можно, не нарушая приказа об эвакуации, остаться на заводе и нам?

Я сказал, что поставлю этот вопрос перед командованием, и, возможно, уже завтра будет вынесено решение оставить часть специалистов завода в Одессе.

— Что ты, что ты — завтра! Не годится! — запротестовал Иван Иванович. — Завтра мы уже будем в море, завтра, может быть, нас уже акулы съедят. Надо, чтобы решение было принято сейчас же, немедленно. Скорее садись на свой мотоцикл и мчись в штаб!

— Обождите, товарищ командир, — взял меня за руку мастер Калягин. Он стоял до этого молча, грозно шевеля своими белоснежными усами, кончики которых, загнутые вверх, почти упираются в поля его твердой соломенной шляпы. — Танки танками, но и бронепоезда нужны. В гражданскую войну делали, а сейчас что — не можем?

— Делали, да еще какие! — поддержал Калягина другой мастер, старик Дикуненко.

— Верно! — согласился Пантелей Константинович. — Подыми и этот вопрос перед начальством. За пять дней оборудуем бронепоезд. Лишь бы пушки дали, а броневая сталь есть на «Марти»… И знаешь еще что! Вчера к нам с фронта приезжали чинить минометы. Я их первый раз в жизни видел, но повертел в руках и скажу тебе, дорогой мой, что сделать нам их не представляет труда.

У дверей кабинета начальника отдела я столкнулся с батальонным комиссаром Костяхиным, моим попутчиком в Молдавии, когда мы сопровождали танки в Н-скую часть.

— Мы, кажется, знакомы? — спросил Костяхин, приглядываясь ко мне.

— Как же, в атаку ходили вместе и все танки растеряли, — засмеялся я.

— Да, погорячился я тогда, — сказал он по-товарищески просто и спросил подполковника, поставлена ли для него в кабинете койка.

— Вон, рядом с моей, второй день уже стоит, — ответил подполковник и, заметив мой удивленный взгляд, — добавил: — Вблизи наш новый комиссар плохо видит — привык смотреть вдаль.

Костяхин назначен комиссаром нашего отдела.

Свой доклад я начал с того, что казалось мне главным и что скребло сердце — с утопленных под Беляевкой танков, а потом перешел к приятным известиям. Обрадовавшись, что, кроме эшелона, уже выгруженного на заводе, есть еще один эшелон с танками, застрявший в Карпове, начальник отдела не придал большого значения потере машин.

— Сейчас главное не то, что было, а то, что будет. Дашь армии батальон танков, и тебе все грехи простятся, даже загробные, — сказал он и предупредил: — Имей в виду: основное теперь у тебя — завод. В заводе смысл твоего существования.

После разговора по телефону с железнодорожным комендантом подполковник сказал мне, что в Карпово паровоз будет послан, но что обстановка там неясная — бой идет, кажется, у самой станции. Он предложил мне сейчас же пойти с ним к командующему, сказал: — Договоримся сразу обо всем.

В ожидании, пока нас примет командующий, я задремал у окна в мягком кресле, полуприкрытом портьерой, и сквозь сон слышал, как кто-то над моим ухом постукивал чем-то о подоконник. Приоткрыв глаза, я увидел Осипова. Он выбивал о подоконник свой мундштук.

Ночь под Беляевкой измотала меня. Отяжелевшие веки снова сомкнулись помимо моей воли. Яков Иванович стукнул меня мундштуком по носу.

— Солдат спит — служба идет, командир спит — служба стоит. В этом, брат, заложен великий смысл воинских порядков, — сказал он здороваясь. — Только что был у тебя на заводе. Там служба идет полным ходом, хотя командир спит. Это уже что-то новое. Он засмеялся. — Видел, сколько у тебя в цеху танков. Полно! Двери не закрываются. А у меня в полку ни одного нет. Дай парочку самых стареньких, латанных-перелатанных. В атаку посылать не буду. Пусть ходят в тылу полка, шумят, чтобы немец знал, что в Одессе есть бронетанковые силы.

Какой-то капитан принес Осипову, пачку пехотных уставов. Постукивая мундштуком по этой пачке, Яков Иванович говорил мне:

— Понимаешь, это одна из главных целей моего приезда. Противник немного притих, только боевую разведку ведет. Вот и воспользуюсь случаем: засажу своих моряков за пехотную науку. Пусть грызут в свободные минуты. А потом экзамен