Оборачиваюсь на своих женщин. Вот за что я люблю Лилю — так это за то, что она даже в самой страшной ситуации способна действовать оперативно. Она стоит на крыльце, прижимая к себе Любу, а к ее ногам жмется моя сестра. Ее глаза смотрят на меня внимательно и как-то слишком по-взрослому.

— Мы будем ждать тебя у дороги, — тихим голосом произносит Лиля, глядя мне прямо в глаза.

Почему-то именно в эту минуту она показалась мне совсем девчонкой. Да ей едва ли больше двадцати!.. Красивая, стройная. Ей не место на войне. И Катьке тоже не место…

— Я вернусь, — почти не слышно обещаю я и чуть громче добавляю: — Мне нужно найти Катю…

Лиля сдавленно выдыхает и чуть заметно улыбается. Потом крепко сжимает в своей руке маленькую ладошку Веры и спускается с крыльца.

Гляжу им в след, пока они не скрываются за поворотом. А потом разворачиваюсь и бегу совсем в другую сторону.

Снова в лес.

***

Мысль о том, что Катя сейчас где-то в лесу, совершенно одна, не дает мне покоя. Я привык видеть ее где-то рядом. А теперь я даже не знаю, где она и что с ней случилось. Но подсознательно я знаю, что с ней не произошло ничего ужасного. Она жива. Если бы Катя умерла, я бы это почувствовал.

Чем дальше я продвигаюсь, тем отчетливее слышатся звуки перестрелки. Я прячусь за деревьями, не показываюсь на глаза никому. Со спины вообще трудно понять, где свои, где чужие.

Прохожу еще несколько метров. В голове, словно рой пчел, мельтешат разные мысли.

Партизаны хотели выведать обстановку. Для этого они и переоделись в немецкую форму. Но вот только их сбили с толку выстрелы… А Павел, возможно, услышав мой голос, подумал, что мне грозит опасность. И рассекретил отряд. Получается, во всем виноват я…

Вспоминаю Генкины слова о том, что немцы хотели построить на месте Листеневки штаб. Он говорил еще что-то о каких-то документах… Напрягаю память, стараясь собрать мысли в кучу. Будто бы их отдавали на хранение Григорию, или что-то в этом роде… Не помню.

Продолжаю свой путь. Выстрелы звучат уже реже и отдаленнее. С горечью признаю, что силы неравны, и игра отнюдь не в нашу пользу. А я ничем не могу помочь…

А вдруг?..

Останавливаюсь в нерешительности. Что, если уничтожить все вещи фашистов? Они наверняка не ожидали того, что сюда прибудут партизаны и, хоть немцы и заметили наших раньше времени, все равно были не подготовлены. А это значит, что, скорее всего, все важные документы так и остались в их убежище — заброшенном доме на краю села.

В нерешительности переминаюсь с ноги на ногу. Что же будет лучше предпринять — искать Катю или вернуться назад и попробовать исполнить свой замысел? Какое-то время я напряженно размышляю, а потом все-таки принимаю решение вернуться назад. На счету каждая секунда, кто знает, сколько времени мне придется искать ее? Внутренний голос подсказывает мне, что она и так не пропадет. В любом случае, я продолжу ее поиски позже.

И снова я бреду по лесу, только теперь в обратную сторону. Павел был прав, когда говорил, что раскисать не время. Как бы ни было плохо, я не должен стоять на месте. Тем более, сейчас во мне прямо-таки клокочет такая жгучая ненависть к войне, что я боюсь сгореть заживо от этого чувства. Но именно это чувство поддерживает во мне жизнь. Сейчас мне надо вернуться в Листеневку. Может быть, Катя уже там. А если нет? Что теперь об этом думать?..

Трясу головой, отгоняя от себя страшные мысли и пытаюсь сконцентрироваться на одной-единственной.

Совсем не помню, как добрался до Листеневки. Единственное, что четко отпечаталось в моей памяти — непривычно тихая и безлюдная улица.

Довольно твердым шагом прохожу мимо домов. По пути убеждаюсь в своем предположении: село покинули все до одного жителя.

Воспоминание о произошедших событиях сводит меня с ума. И я решаю поступить так, как поступал всегда в таких случаях: отвлечься от мыслей и действовать на автомате. Будь что будет.

Подхожу к своему дому. Створка окна покачивается от ветра, издавая протяжный, томительный скрип. Неосознанно вздрагиваю и тут же шагаю через порог.

Захожу в комнату с печью и убеждаюсь в том, что в избе никого нет. Мой взгляд всего лишь на мгновение цепляется за одиноко валяющегося Любкиного безухого зайца. Но этого мгновения мне достаточно, чтобы решиться на осуществление задуманного.

Покидаю дом. Иду по селу, стремительно сокращая расстояние до Генкиного жилища. Взбегаю по ступенькам и толкаю входную дверь. Она не заперта. Уверенно шагаю в малюсенький коридорчик и беглым взглядом окидываю помещение. Здесь все поросло грязью. На стене в углу паутина, на полу толстый слой пыли и прочий мусор. Даже пахнет так, как пахнет обычно в заброшенных домах: сыростью и ветхостью. От всего этого унылого вида хочется куда-нибудь спрятаться.

Не теряя времени, прохожу в соседнюю комнату. Все что мне нужно — коробок спичек. Он лежит как раз на прибитой к стене полке. Я так и знал, что найду его здесь. Хватаю спички и выбегаю наружу.

На пороге оборачиваюсь и кидаю последний взгляд на дом бывшего друга. Как-то непривычно думать, что Генка уже никогда сюда не вернется. Несмотря на то, что рыжий при жизни всегда доставлял мне много проблем, теперь, когда он умер, все его подлости уже не кажутся такими уж ужасными. О людях начинаешь думать лучше, только когда они уже умерли. В конце концов, Генка все понял. Только понял он это, когда было уже слишком поздно. Что на него теперь сердиться? Он заплатил за свою ошибку сполна.

Прикрываю за собой дверь и сбегаю по ступеням пустого дома. Припускаю со всех ног. Несусь по улице села, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Должно быть, мое поведение — верх неразумности. Но мне в этот момент все равно.

Подбегаю к крайнему с другой стороны Листеневки дому. Кажется, именно здесь у немцев был штаб, где они хранили все важное, что у них было. Я полагаю, что именно здесь у них находятся все такие нужные им бумаги и документы. Если это действительно так, тем хуже для них и тем лучше для меня.

Да, это та самая изба. Я хорошо запомнил эту стену, пока сидел в ту ночь под окнами, подслушивая разговор Генки с фашистами. Обхожу дом вокруг и нахожу сбоку приличную кучу сена. Ощупываю его пальцами и остаюсь доволен осмотром. Сено сухое. Гореть