— Григорий меня убьет. Немцы приказали… И его, — киваю в сторону Генки. — Он не справился со своими обязанностями, ведь так?

Я все-таки съехидничала. Казалось бы, в сложившейся ситуации подколам не место. Мои слова показались бы обычными, если бы не тон, каким я их произнесла. Моя фраза прозвучала как бы в насмешку над Генкой, отчего его лицо вытянулось, а руки опустились. Эх, скоро, совсем скоро мой язык успокоится…

Тихон переводит взгляд с Генки на меня и обратно. По его напряженному лицу понятно, что он лихорадочно соображает, что теперь делать.

А я, кажется, начинаю паниковать.

— Тихон, — начинаю теребить его за рукав рубашки. — Пойдем уже отсюда поскорее…

— Поздно, — глухим голосом перебивает меня Генка.

Перевожу на него взгляд и холодею от ужаса. Между деревьями я вижу Григория. Его лицо не выражает никаких эмоций. И только глаза блестят каким-то странным огнем. Как будто в предвкушении чего-то интересного.

— Эх, дети, — говорит он и улыбается. Нет, даже не улыбается. Его лицо искажает какая-то страшная гримаса.

Несколько секунд вглядываюсь в это лицо, пока не замечаю пистолет в руке мужчины. Вот он направляет оружие в сторону Генки, и я понимаю, что сейчас произойдет, но слишком поздно. Последнее, что я вижу, прежде чем раздается выстрел — неподвижное Генкино лицо, кажущееся в контрасте с рыжими волосами совсем белым. Зажмуриваюсь от страха и отступаю на шаг назад. Плечом чувствую, как Тихон метнулся в сторону мужчины, но скорее всего, по инерции. Генке уже не поможешь…

Раздается душераздирающий вопль, и через несколько секунд я слышу глухой удар чего-то тяжелого. Это Генка повалился на землю. Его все-таки убили…

До последнего какая-то часть моего сознания не хотела верить в его слова. В моей голове до этой самой минуты не укладывалось то, что его на самом деле могут «ликвидировать». А теперь где-то рядом со мной валяется его мертвое тело. Меня передергивает от ужаса, и слегка подкашиваются ноги. Теперь я с другой стороны гляжу на его откровения со мной. И эти его слова кажутся исповедью перед смертью. Он понял, что бороться с ними бесполезно. Как это страшно наверно — ждать свою смерть…

— Тихон, — непослушными от страха пальцами я цепляюсь за плечо мальчишки, но меня тут же отрывают от него.

Кто-то хватает меня сзади за капюшон куртки и тащит назад. Пытаюсь вырваться, наугад рассекая руками воздух за своей спиной. Краем глаза вижу, что Тихон рванулся мне на помощь, но тут же замер. Его взгляд остановился на чем-то, по-видимому, очень страшном.

Меня, словно тряпичную куклу, кидают куда-то в сторону, и я, ударившись спиной о ствол дерева, сползаю вниз.

Тут же мой взгляд упирается в сверкающее бликами дуло пистолета.

Пытаюсь подняться, но пистолет тут же почти утыкается мне в лицо. Послушно сажусь обратно на траву, с ненавистью глядя на мужчину.

Осторожно выглядываю из-за плеча Григория. Тихон стоит, и в ужасе смотрит на направленное на меня оружие.

Ну, вот и конец. Смотрю на бесстрастное и, я бы даже сказала, спокойное лицо врага. Григорий взводит курок и вот-вот нажмет на спусковой крючок.

Ирония судьбы — умереть в свой день рождения.

Гремит выстрел, и я зажмуриваю глаза, ожидая боли. Ничего не происходит. Тогда я открываю глаза и вижу, как мужчина передо мной медленно опускает руку, с удивлением и страхом глядя на меня. Пистолет выпадает из его ладони и с глухим стуком падает на землю. И тут же рядом со своим оружием на нее валится сам Григорий.

В недоумении поднимаю глаза и вижу Тихона с автоматом в руках. Мальчишка стоит и с ужасом смотрит на мертвое тело у моих ног.

— Тихон, — тихо окликаю я его, все еще находясь в состоянии шока. — Ты…

Не успеваю договорить. Прямо на моих глазах мальчишка приваливается спиной к дереву. Автомат выпадает из его рук, а сам он тяжело опускается на землю.

— Тихон! — кричу я вне себя от страха.

Со второй попытки поднимаюсь на ноги — тело плохо меня слушается — и подбегаю к нему. Он сидит на траве, спрятав лицо в ладонях. В ужасе падаю перед ним на колени и хватаю его за запястья.

— Тихон, ты меня слышишь? — в исступлении бормочу я, пытаясь оторвать его ладони от лица. — Ты слышишь меня?!

Мальчишка поднимает на меня взгляд и смотрит так, будто бы не узнает. Его глаза посерели, зрачки расширились от ужаса, и сам он весь дрожит.

— Тиша, — шепчу я. –Да что же с тобой?

Я трясу его за плечо, пытаясь растормошить.

Осознаю, что меня бьет истерика. По щекам одна за одной катятся слезы. Тихон смотрит на мое лицо стеклянным взглядом. Наткнувшись на мои слезы, замирает. В его глазах мелькает осмысление. А моя истерика, кажется, приводит его в чувство.

— Я убил человека, — глухим голосом говорит он, глядя прямо мне в глаза.

Смотрю на него и начинаю потихоньку успокаиваться.

— Ты меня спас, глупый! — восклицаю я, крепко сжимая в своей руке воротник его куртки. — Если бы ты не выстрелил, он бы меня убил…

Поднимаю на него глаза и понимаю, что он пришел в себя. Все еще очень бледный, и руки дрожат, но взгляд у него уже не такой стеклянный, как несколько минут назад.

Вскакиваю на ноги и быстро оглядываюсь вокруг. Совсем рядом, у моих ног, лежит мертвое тело Григория, а чуть подальше — Генка… Его стеклянные глаза смотрят в небо, и на лице застыл немой ужас.

Меня передергивает от страха. Перевожу взгляд на Тихона, который все еще сжимает в руке автомат и так же немигающее смотрит на тела.

Всего через какую-то секунду я слышу прямо рядом с собой чей-то громкий звучный голос:

— Тихон! Что тут произошло?

Подпрыгиваю на месте от неожиданности и резко оборачиваюсь. В нескольких метрах от места, где мы сейчас находимся, я вижу мужчин в немецкой форме. Их всего человек восемь, но при виде этого маленького отряда меня сковывает ужас. Все, теперь спастись не удастся…

— Вы?..

С удивлением гляжу на Тихона. Чему он так обрадовался?.. И тут я с опозданием отмечаю, что говоривший мужчина назвал Тихона по имени, да и вообще без какого-либо акцента.

— Катя, это же наши! — мальчишка встает и подходит ближе ко мне. — Наши партизаны…

Недоверчиво вглядываюсь в лица мужчин, и потихоньку понимаю, что он прав. По крайней мере, мне очень хочется в это верить.

Партизаны подходят ближе к нам. Один из них, окидывая взглядом место происшествия, быстро спрашивает у Тихона:

— Немцы здесь? Их много?

— Много, около двадцати…

—