— Слышал. К тому же, о вашей манере спать на корабле за неделю до отплытия все прекрасно знают.
Просить ключ почему-то стало неловко, и Луиджи, откинувшись назад, бездумно рассматривал приколотую к стене карту. Взгляд то и дело настойчиво возвращался к пути Палермо-Сардиния-Валенсия. Нет, он никогда от этого не избавится, никогда…
Хорошо быть Марселем! Жизнерадостный виконт, несмотря на уже сброшенный, но когда-то бывший реальным вес, напоминал пушинку, потому что легко нёсся по ветру и вообще не оглядывался назад. Это было бы заметно, а Валме и вправду удалось оставить за плечами то, что было до «Сан-Октавии», и погрузиться в новую жизнь так, словно он всегда был её частью. Джильди немного завидовал, но разве что немного — на большее не оставалось сил.
— Если вы хотите пострадать, берите бутылку и страдайте молча, — велел Рокэ, не отвлекаясь от дел. Наверное, письма или отчёты для короля. Король Филипп любит отчёты, ему вообще нравятся люди, которые знают своё дело и работают на износ — так слышал Луиджи.
— Вы не будете?
— Нет.
Казалось бы, самое время выйти, Алва явно не намерен разговаривать. Но он не мог, просто не мог ни заснуть, ни остаться один. Победа над собой — победа или поражение? Луиджи надеялся на первое, но пока что не удавалось даже переключиться на другие мысли.
Вино было отменным, а скоро будет ром. Судя по тому, что рассказал на берегу Хорхе, англичане не только не оставили затею грабить испанские суда по пути из Америки, а взялись за дело с новой силой. Местные не оставляют таких ран и не бьют в голову, они предпочитают травить колонизаторов или обманом загонять их в ловушки и капканы. На недавно выходивших в море союзников явно напали опытные враги.
Джильди знал, что на этом корабле они не проиграют, но всё равно было тревожно и муторно. Умереть может кто угодно. Он сам тоже, запросто. Что ж, и она когда-то умерла, девушка без имени и уже без ног…
Можно было спасти. Можно было добить. Можно было сказать правду и… и что с того, если он выбрал «добить»? Она бы всё равно не дожила до вечера, она уже была мертва, только глаза смотрели с ужасом и мольбой, а рядом никого не оказалось — никого, кроме Луиджи и его револьвера.
На суше не было безопасно. Тот, кто сделал это с ней, обязательно заплатит, Бог не прощает зла. Только какая теперь разница, если её больше нет?
Что тревожит его больше — молящие глаза или кровь на своих руках, Луиджи не знал, и это незнание не давало ему спокойно спать по ночам. Он полюбил незнакомую девушку и возненавидел себя. Он лишил её боли, он лишил её всего. А сразу за этим бунт на корабле отца закончился очередной смертью, и сам он чудом добрался до Валенсии.
Тяжело плыть на судне, где все тебя ненавидят. Капитана — старого капитана Фоккио — уже не было, оставался его сын. После зверского убийства не устроившего матросов капитана все расслабились, но младшему Джильди среди них не было места. Они понимали, что Луиджи не простил и прощать не намерен, так же как и оставлять судно. Но он был слишком потрясён двумя одновременными смертями, так что ничего не предпринимал. Выливал содержимое вскрытых бутылок, зная, что оно отравлено, старался есть только то, что припасал для себя с берега, держался поодаль от остальных и работал молча, всегда обращая внимания на тени за спиной. Не такое уж долгое плавание превратилось в пытку, но на земле было не лучше.
Палермо под властью испанской короны, но кто сказал, что в Испании он найдёт своё место? Шатаясь по прибрежным портам, Луиджи ни на что не рассчитывал, разве что на милостыню. В какие-то моменты он приходил в себя и начинал искать работу всерьёз, только не было никого, за кем бы он пошёл так же, как когда-то шёл за отцом. Ни смысла жизни, ни любви, ни радости. Море казалось холодным и злым, суша — горячей и прогневанной на его грехи. Молитвы не достигали слуха Господа, а может, он неправильно толковал знаки.
Капитан Рокэ Алва ни разу не признал, что протянул ему руку помощи, однако он сделал именно это.
— Осторожнее, — бутылка выскользнула из рук, слава Богу, она была уже пустой. — Вам достаточно? Если надо излить кому-то душу, отправляйтесь к мачтам. Они не будут перебивать.
— Мачты всё видели, — услышал свой заплетающийся язык Луиджи. Это какая по счёту пустая бутылка? Явно не первая. — И ничего не сделали. Как и Бог… Отца, как… как преступника…
— Вы должны уже уйти с того судна, Луиджи. Иначе навсегда там останетесь.
— Я знаю, я знаю… — Знаю — и не могу. — Вы понимаете, он… и она…
— Не понимаю и не намерен. Только не пересказывайте, ещё раз я эту драму не переживу.
Он всегда такой, дон капитан — скажет как можно резче, чтобы не переспрашивали и оставили в покое, но на самом деле всё понимает! И понимает хорошо, как никто другой, только признаваться не хочет… Иначе бы он не подобрал Луиджи, иначе бы просто прошёл мимо, как делали остальные.
Джильди не собирался заходить в таверну, вид весёлых танцующих людей тогда вызывал у него отвращение, но он заработал немного денег на ужин и решил всё-таки попробовать отвлечься. В залах и вправду было шумно и невыносимо. Лей-ле-лей-ле-лей-ла… У этого заведения обнаружился тихий внутренний дворик, и Луиджи сбежал туда, приняв от милой, но ничего не значащей в этой жизни девушки корзинку с фруктами и вином. Фонтан, приглушённые звуки пляски, пьянки и музыки, мягкая вечерняя мгла, барахтающееся в вязком воздухе умирающее тепло.
Ella no tiene olor,
Ya no tiene dolor
Ahora…
Ella no puede dormir,
Ella no puede cantar
Ahora…
Он даже не захмелел, на душе было невыносимо тоскливо. «Больше не болит», «больше не спит», «больше не поёт»… Случайная песня, и та против него! Требовался собеседник или хотя бы благодарный слушатель. Теперь Луиджи не мог представить, как у него вообще хватило наглости пристать к Рокэ, тем более что тот ещё больше не хотел разговаривать, чем сейчас. Просто вид одинокого человека на скамье с такой же корзинкой вина и фруктов заставил Луиджи подойти и заговорить, и всё…
— Душераздирающе, — сухо сказал Алва, когда он наконец выдохся. — Вы бы хоть пили, а то начнёте
