— Я тоже в один прекрасный день взял и привык, — неожиданно продолжил беседу Джильди, созерцая мягкие танцующие волны.

— Ты давно здесь? — поинтересовался Марсель не из вежливости, а из чистого интереса. Как-то так вышло, что на судне особо никто не откровенничал. То ли здесь так принято, то ли они все пошли в «дона капитана».

— Второй год, если не третий. Мы плыли из Палермо… через Сардинию, — вспоминал Луиджи. Он как будто не очень хотел рассказывать, но уже начал и погрузился в прошлое с головой. — Крушения не было, как у тебя, была ссора на корабле. Я принял сторону капитана, моего отца, но мы оказались в меньшинстве, и его убили. Мне было бы трудно остаться, да и незачем. Так и попал…

Он явно пропустил два больших куска в рассказе, но виконт не стал настаивать. Тем более что сзади подкрался Алва. Не то чтобы он прямо крался, но, как обычно, был внезапен.

— Марсель, вы здесь красиво встали, но всё же сделайте два шага в сторону.

Валме послушно отошёл и удивлённо ойкнул. Оказывается, он ещё не всю «Сан-Октавию» исползал! Прямо под ним оказалась потайная дверца и лесенка в погреб.

— А я правда стоял красиво? — не удержался он. Рокэ отозвался уже из погреба:

— Относительно грот-мачты — очень.

— Что ж, это уже достижение!

Оказавшись под рукой, Марсель помог капитану выволочь на палубу бутылки и бочонки. Выглядели они заманчиво, а хранение в неизвестном виконту погребе придавало таинственности.

— Торговать будем?

— И это тоже, — рассеянно откликнулся Алва, пересчитывая вытащенное на свет добро. — Кстати, вы можете сойти здесь, построить домик и обзавестись семьёй.

— Ещё чего! Я пока не наплавался, — храбро сказал Марсель. Отчасти враньё, отчасти правда. — И вообще, можно я сойду хотя бы на родном материке?

— Это ром? — вклинился Луиджи, придирчиво рассматривая пыльную этикетку. — Дон капитан, мы будем?..

— Сейчас — нет. Может быть, потом, — если Джильди что-то понял, Марсель — определённо нет. — Господа, вы либо поищите другую тень, если хотите откровенничать дальше, либо оставайтесь здесь и подписывайте бочки. Наши соотечественники на берегу не откажутся лишний раз посмотреть на родные буквы.

— Да какие откровения, вы про меня и так всё знаете, — усмехнулся блудный сын Палермо. — Впрочем, Валме, если у тебя есть, что рассказать…

— Рассказать? — оживился виконт. — Найду! А что рассказывать? Только сначала скажите, что подписывать, чтобы я начал работать…

— Можешь про предыдущий корабль, — подсказал Луиджи. Марсель уже понял, что парень вправду обожает всё, что плавает в море, но ему не очень хотелось вспоминать затонувшую «Жанну».

— А могу про дом. Заодно посыплю себе соль на рану, — бочонки подписывать было не очень интересно, но это вам не такелаж обделывать. — Вообще-то я почти рад, что задержался. В фамильном особняке спокойно и никого не режут, но вот добираться до воды было сущим адом.

— Всё воюете?

— Ещё как… — Раньше Марсель не придавал особого значения, кого, как и за что пытают, но некоторые вещи всё равно отпечатались в памяти, в том числе те, которые творились совсем близко. — Одна резня в Ниме чего стоит. Или эта жуть в канон Святого Варфоломея. Ладно, вы были правы, кораблики всяко приятнее людей!

— Конечно, — меланхолично сказал Рокэ, перебрасывая бутылку из руки в руку. — Что может быть более угодным Богу, чем массовые убийства из-за того, на каком языке молиться. Милосердие и любовь к ближнему так и хлещут.

— Они верят, — припомнил Марсель, — что, когда гугенот заставляет страдать католика, а католик — гугенота, то страдающий спасает свою душу.

— Какая прелесть. На самом деле страдающий страдает.

— Просто пересказываю, — пробормотал виконт и тихонечко вздохнул. Нет, зря их потянуло сушу вспоминать. А Алве словно шлея под хвост попала:

— Что же насчёт «равно возлюбленных детей Его»? Если отбросить никем ещё не проверенные последствия для страдающей души, это гражданская война на духовной почве. Разумеется, чем больше соотечественников мы сожжём, тем легче нам будет дышать, хотя после аутодафе воздух чище не становится, скорее наоборот… Креститесь, Луиджи, я не смотрю.

— Сжигали только евреев и мусульман…

— Об этом осталось больше сведений. Сначала мы укрепляем чистоту веры, потом извлекаем выгоду из конфискованного имущества осуждённых, а что мешает обвинить в ереси какого-нибудь богатого дворянина и прибрать к рукам его наследство? К слову, есть версия перевода слова «ересь» как «разномыслие» или «выбор», который любая сторона может счесть как правильным, так и ошибочным.

Марсель заинтересованно наблюдал за происходящим. Джильди вздохнул чуть ли не с укором и быстро перекрестился, глядя в море.

— Вы не подерётесь? — на всякий случай уточнил виконт. — Если что, я отойду.

— Далеко не уйдёте, придётся свидетельствовать, — оговорил его Рокэ. — До сих пор не подрались — не подерёмся и сейчас. Короче, Луиджи, помимо ваших возлюбленных евреев жгли и атеистов, и содомитов, и прочих полезных членов общества.

— А давайте я всё-таки вас перебью, — время проявить деловитость и распустить язык, иначе тут кто-нибудь кого-нибудь сожжёт. За несовпадение во взглядах. — Вы торгуете, верно?

— Торгуем, — поддержал смену темы боцман.

— И всё? — уточнил Марсель. Чуть не подравшиеся моряки переглянулись и захохотали. — Ясно… Меня ждёт сюрприз.

— Дон капитан! — завопили с марса. Прищурившись, виконт признал Бласко. — Земля!

Все засуетились, готовясь причаливать. Причаливать Марсель ещё не умел — как-то не доводилось, поэтому он мешался под ногами у Луиджи и слушал, как гремит цепь, спускающая становой якорь. При виде берега, пусть и незнакомого, в груди что-то ёкнуло. Он и вправду уже забыл, как выглядит земля…

Наверное, стоило одеться прилично. Об этом Валме тоже давно не вспоминал. Где же там его старые вещи? Может, хоть рубашка в порядке? Очухавшись после своего первого неудачного купания, Марсель ночевал вместе с матросами в кубрике, на неудобной, а через неделю — уже очень даже удобной койке. Каюта, в которую его заботливо уложили в первый раз, на самом деле принадлежала Рокэ, но он мог не появляться в ней днями. А вот вещи Марселя как раз валялись там. Влетев без стука, он буквально врезался в Хуана.

— Извините, — понизив голос, покаялся Валме. — Я подумал, может, тут рубашка.

— Рубашка