Она шумно вдохнула воздух и часто заморгала, пытаясь встать на ноги. Она качалась, не глядя на маму и Корделию, но смотря прямо в глаза Джейкобу, чтобы тот видел, что он с ней сделал. Он уничтожил ее тело, но ее глаза сверкали, чтобы он знал, что сознание ему сломить не удалось.

Мама была рядом с ней, подставила плечо под руку, на которой не было капельницы. Наемница отсоединила другой конец трубки от кровати, закрыла его стерильным эластичным колпачком и аккуратно уложила трубку за шею Натали. От мамы пахло ее духами, которые специально делал какой-то человек в Стамбуле, приезжавший в их дом раз в год во время курбан-байрама, когда объезжал всех своих лучших клиентов по всему миру в то время, как деловая жизнь в Турции практически останавливалась. Уже много лет Натали не ощущала этого запаха: не совсем сладкий, не совсем мускусный, с легким оттенком чего-то похожего на кардамон. Однако этот запах она запомнила лучше, чем лицо своей матери.

Та вздохнула, когда почувствовала вес дочери на своем плече. Натали подумала, что она слишком тяжелая, но мама сказала:

– Джейкоб, она стала легче перышка, – таким, преисполненного ужаса, тоном, которого раньше она никогда не слышала от своей матери. Она увидела, как идеальная кожа на материнском лице сжалась в гримасе, глаза сузились до щелок, так что едва заметные морщины вокруг уголков ее глаз углубились, что ее мать особенно ненавидела.

– Привет, мама.

Так они стояли, пошатываясь. Натали чувствовала, что ноги вот-вот подведут ее.

– Мне нужно сесть.

Они обе присели. Позади них была темная и зловонная прорезь в матрасе, куда убирались все трубки. Ее мать повернулась, чтобы взглянуть туда, затем выпрямила спину и еще свирепее взглянула на Джейкоба.

– Джейкоб, – начала она.

– Позже, – ответил он.

Натали понравилось это замешательство. Корделия стояла между родителями, не зная, куда деть руки, и нервно теребя свои заусенцы. Она всегда грызла ногти, от этой привычки ей помогли избавиться только после долгих сеансов терапии, но Натали заметила, что той как никогда хотелось начать с остервенением грызть кончики своих пальцев.

Натали вдруг поняла, что из всех, кто находился в этом помещении, она была расстроена меньше всего, конечно, за исключением наемницы. Она как будто состояла в одной команде с наемницей: они вдвоем против этих долбаных зотт. Нет, это глупо. Наемница совсем не была на ее стороне. Давай, Натали, думай.

– Я не хочу больше лежать связанной.

– Конечно, это даже не подлежит обсуждению, – согласилась мать.

– Френсис… – начал отец.

– Нет, не будет, – игра в гляделки началась по новой. Баланс сил менялся на глазах. Появилась новая неявная угроза, что скажет судья по бракоразводным делам о дочери, привязанной к кровати, голодающей, интубированной, закрытой в бункере? Ее мать была вне себя от ярости, когда Натали стала ушельцем, но это не удержит ее от использования всех своих ресурсов, которыми ее наделил Джейкоб Редуотер.

– Нет, не будет, – сказал он. – Извиняюсь. – Он вышел из комнаты и закрыл дверь. Как всегда, она лязгнула дважды.

Корделия сделала робкий шаг вперед. Ее мать протянула руку, и Корделия подошла, позволив Френсис обнять ее. Эти объятия всегда были такими теплыми и заканчивались на мгновение раньше, чем можно было ожидать.

Корделия чуть наклонилась к Натали, как бы пытаясь почувствовать ответное движение, но Натали не двинулась с места. Пошла эта Корделия. Да и Френсис пошла бы куда подальше. Они знали, что Натали была в плену, и ничего не сделали. То, что ее освободили от четырех стяжек, не значило освобождения.

– Натали, это просто ужасно, – сказала ее мама.

Без базара. Ага.

– Но зачем, Натали? Есть более конструктивные способы взаимодействия с этим миром. Зачем становиться животным? Террористом?

Это было такой несусветной глупостью, что Натали не смогла сдержаться и насмешливо фыркнула:

– А что бы ты предпочла?

– Отселись в свой собственный дом, если тебе так плохо. Твой доверительный фонд теперь полностью доступен тебе, и ты можешь прикупить местечко в любой точке земного шара. Устройся на работу или никуда не устраивайся. Рассмотри такую возможность. Займись чем-то конструктивным, Натали. Чем-то, что не доведет до твоего убийства, или изнасилования, или…

– До похищения наемниками и прикручивания к кровати в подвале какого-то богатого козла?

У матери отпала челюсть.

– Натали, – сказала Корделия. – Может, тебе чего-нибудь нужно?

– Адвоката. Полицейских.

– Натали, – Корделия казалась уязвленной. Но Натали не было до этого никакого дела.

– Ты знала, что я здесь. Ты знала, что меня похитили. Тебе не нравятся ушельцы, и ты не хочешь, чтобы я жила среди них, отлично. Но если ты не заметила, я уже взрослый человек, и то, что я стала ушельцем, это совершенно не твое дело. Никто из вас не имеет право что-то решать за меня.

– Конечно, имеет. Я твоя мать! – Тут даже Корделия криво ухмыльнулась. Она видела, как в матери копится гнев, разительно отличающийся от гнева ее отца, но не менее смертельный. – Натали, если ты считаешь, что быть взрослым, – это не быть никому ни в чем обязанным…

Корделия и Натали хором фыркнули. Это еще больше разозлило мать, но это было единственное чувство сестринского единения, которое возникло между ними с тех пор, как Натали пошла в школу.

Френсис окаменела и, не мигая, уставилась перед собой, словно никого не замечая. Она думала, что нельзя было переходить напрямую к проявлению своих материнских чувств, так что теперь у нее не осталось никакой возможности проявить милосердие, а уж кем бы ни была Френсес Мэнникс Редуотер, но милосердной она оставалась неизменной.

Дверь лязгнула и открылась. Джейкоб зашел в сопровождении платного медбрата-мордоворота, который нес тяжелую стопку одежды. Натали узнала в ней ту одежду, которую доставлял подъемник в ее прежнем месте заключения.

– Вечером мы принесем нормальную кровать, – сказал Джейкоб, когда мужчина положил одежду на пол.

– И книги, – сказала Натали. – Интерфейсные поверхности. Бумагу и каких-нибудь ручек-карандашей.

Он посмотрел на нее, потом на Френсис.

– Без интерфейсных поверхностей, – сказала Френсис. – Все остальное можно. Еще мебели. Холодильник и еду.

– Давай, быстренько, – сказала Натали, легкомысленно засмеявшись. Джейкоб ее проигнорировал. Явно держался на тонкой грани, но его невозможно было вывести из себя такими дешевыми насмешками.

– Теперь все уйдите, – сказала Френсис, – я хочу поговорить с Натали наедине. – Натали закрыла глаза. Только не один из этих разговоров!

– Я устала, – сказала она.

– У тебя было достаточно времени, чтобы отдохнуть. – Из уст Френсис это звучало как обвинение, как будто Натали пребывала в неге, тоннами потребляя конфеты. Конечно, это не был сарказм, Френсис одновременно могла быть вне себя от ярости, что Натали привязали к кровати и что Натали разленилась и не могла встать с постели.

– Все вон, – она пристально