Это вгоняло меня в дикую скуку. Я не был первым молодым человеком, что пытался сотрясти устои их богемной пенсионной деревеньки своим пылким отношением к жизни. Один старик отвел меня в сторону, когда я пытался наладить на базе их производственной системы выпуск более амбициозной производственной системы, которая справлялась бы с деталями тяжелой техники. Я поставил перед собой цель довести этот проект до конца. Этот старик попытался изложить мне всю правду жизни.

«Сынок, ты должен понять одно: все, что нам нужно, это жить в покое. Мы не хотим, чтобы все уходили, как мы, в горы. Мы вовсе не гордимся тем, где мы оказались. Мы хотим более лучшей жизни для наших детей и внуков. Мы жили хуже, чем наши родители, а те жили хуже, чем наши дедушки. Все, что нам нужно, – это прервать порочный круг и упростить жизнь наших потомков.

Придя сюда, мы сделали нашу жизнь независимой. Мы как старейшины племени на Северном полюсе, которые уходят на плавучие льдины, когда больше не могут охотиться. Уходят на обочину и не обременяют своей жизнью более производительных и эффективных».

Он не был глупым. Напомнил мне моего дедушку, который умер, когда я был еще ребенком. Рак. Он запустил его, решил умереть быстро под инфузионным насосом, вводящим обезболивающее по нажатию кнопки. Его кремировали и развеяли, так что он не оставил и следа в этом мире, как будто никогда и не жил. Мой дедушка, Зейди Фрэнк, не был глупым, просто ничего из себя не представлял. Он пытался сделать что-то для моей мамы, пытался накопить немного средств, чтобы она смогла начать свою жизнь, занимал деньги, чтобы она закончила школу, всю свою жизнь вкалывал на двух работах. Я никогда не работал по сорок часов в неделю, разве что только в какие-нибудь авральные дни, а дедушка работал по восемьдесят часов в неделю, тратя большую часть заработанных денег на такси, когда спешил с одной смены на другую, а также на обеды в столовых на своих предприятиях, так как не мог добраться до дому, чтобы приготовить себе завтрак, обед и ужин.

Этот же старик вовсе не выглядел немощным, однако ему было уже семьдесят, и его ни за что бы не приняли на работу. Здесь он жил уже десять лет. Ему нравилось работать своими руками, – когда я только пришел, он проверил, как я справляюсь с производственной системой, показал мне документацию и далеко запрятанные меню для экспертов. Практически наставник, вот только наставник – это тот, кто может руководить, а этот старик не смог бы возглавить даже поход за мороженым в ближайший магазин.

Мы начали спорить. Постепенно перешли с дружеской пикировки на повышенные тона. Не причинять никому неудобств означало, что дефолтный мир оставит их в покое. «Мы никому не вредим, не пытаемся получить социальные пособия, не настаиваем на бесплатном медицинском страховании или пособиях и льготах для ветеранов, а также не стремимся получать социальное обеспечение. Мы не сидим ни у кого на шее, не стоим ни у кого на пути. Просто ждем смерти и пытаемся при этом не дышать слишком громко. Зачем им сюда приходить? Зачем закрывать нас в тюрьму, тратить средства на содержание узников, если можно просто оставить нас в покое?

Я старался доходчиво объяснить все так, чтобы он понял. Чтобы он увидел, если они не дадут сдачи, когда на них наедут, в следующий раз дефолтный мир наедет на них еще круче. Попытался сказать ему, что они самовольно заселились не на самой плохой земле и когда-нибудь кого-нибудь она обязательно заинтересует из-за минералов, или права проезда, или просто из-за видов, которые не должно портить какое-то отжившее свое старичье. Если дефолтный мир понимал, что там им никто не окажет сопротивления, он первым прибежит сюда. Дефолтный мир их даже не заметит, просто отправит бульдозеры, которые сровняют все с землей.

Он мне не поверил. Пытался учить меня жизни. Жил, дескать, не первый год и многое повидал. Даже процитировал стихотворение: «Старый ворон умирает, юный ворон жизни полон. Все, что старый ворон знает, но не знает молодой, это куда надо лететь»[91]. Идеальная корыстная чушь с попыткой рационализации, когда наименее пугающие действия выдаются за наиболее благоразумные. Есть два решения этой проблемы: или скрипящее колесо будет смазано, или наиболее выступающий гвоздь будет забит.

Если быть честным, он устал, прожил трудную жизнь, был старым и больным, неповоротливым, и все, чего он хотел, это чтобы его оставили в покое.

– Ты там не остался? – они почти дошли до подъема, где бросили трактор. Хромота Джимми стала сильнее. Он сделал несколько шагов, остановился, чтобы перевести дыхание, еще прошагал вперед. Боль, наверное, была ужасной, Лимпопо это понимала, но Джимми был увлечен своей историей. Она это хорошо знала: в дороге беседа сокращала расстояния, особенно если имелась возможность поговорить о чем-то трудноразрешимом и значимом. Было нечто особенное в таком разговоре, когда ты шел, глядя вперед, на горизонт; создавалась особая интимная атмосфера, способствующая признаниям, что-то схожее с объятиями после секса.

– Продолжил работать с производственной системой и вел все более пассивно-агрессивные разговоры со своим другом, пока он четко не дал мне понять, что если я не перестану делать то, чем занимался, все меня возненавидят. Они работали с местным зоттой, который технически владел этой землей. Получили у него разрешение на проживание, своеобразный жест доброй воли с его стороны. Они были прирученными домашними питомцами.

Поэтому я ушел, отыскал другое место в Нью-Гемпшире, где было столько оружия, что даже шайки Итаки казались безобидными стадами домашних животных. Эти тоже были немолодыми, я не думал, что смогу встретить столько старых ушельцев, хотя это логично: им больше нечего было терять. Надо понимать, что у тебя нулевые шансы выжить в дефолтном мире, если ты дожил до шестидесяти семи лет и трудился все эти годы на временных работах.

Однако эти были круче. Более радикальными. Им нравилась игрофикация, создание систем, которые отслеживали и демонстрировали эффективность работы. И эти системы действительно работали. Люди из кожи вон лезли, чтобы попасть в таблицу лидеров. Лучшие не получали никаких материальных привилегий, однако если ты входил в лучшие десять процентов и считал, что та или иная идея была правильной, твое мнение имело значительный вес.

Я знаю, Лимпопо, что ты ненавидишь все эти дела, однако одной из причин, почему мне нравилась такая система, была ее честность. Когда ты говорил, люди слушали, потому что ты работал, не покладая рук, и не давал спуску другим. Когда мы делаем по-твоему, все выходит лучше,