Глава 11

Мы с Алисой поселились в одной из комнат верхнего этажа, там было теплее, чем в нижних – лето еще не добралось до этих северных холмов. Для нее принесли выдвижную кровать и поставили рядом с моей, а спала она в своей особой манере без подушки, свернувшись калачиком посередине матраса. Я заметила это, потому что никак не могла уснуть. Не желая будить ее, ворочаясь с боку на бок на своей скрипучей кровати, я встала и устроилась в кресле возле окна.

Мои мысли с невольным постоянством возвращались к любовнице Ричарда. Чем больше я пыталась представить ее, тем менее четкими становились очертания ее лица, однако я не сомневалась, что прежде, до встречи в Бартоне, никогда не видела ее. И я размышляла о том, не спала ли она там в моей кровати, как и Ричард, когда бывал у нее? И все это время, уезжая, он целовал меня в лоб, а я, стоя у окна, смотрела, как он удаляется на своем рысаке то в Галифакс, то в Манчестер, Ланкастер и даже дальше: в Ковентри, Лондон и Эдинбург. Но на самом деле: в Бартон, Бартон, Бартон…

Последнее время на глаза мои с легкостью наворачивались слезы, и я лишь старалась не шмыгать носом и не всхлипывать слишком громко. Я не представляла, как смогу вернуться в Готорп, но и здесь не могла задерживаться надолго, вечно пользуясь гостеприимством матери. Я погрязла в болоте этой жизни, и оно затягивало меня все глубже и глубже. Однако сейчас, сидя у окна и вглядываясь в царившую за ним тихую ночь, я не хотела думать о будущем, даже о ближайших днях. Ведь я еще по-прежнему жива, и мой ребенок тоже, он шевелился во мне, точно новорожденный котенок, я чувствовала его постоянно… теперь мне никогда не будет одиноко. И в то же мгновение я осознала, что если он родится и если я выживу и стану матерью, то больше вообще никогда не буду одинокой. Я могла потерять Ричарда – пусть даже отчасти его любовь, – и мое восприятие нашей семейной жизни резко изменилось, но у меня на всю жизнь появится настоящий друг.

Повернувшись в кресле, я взглянула на спящую женщину, понимая, что только она способна помочь мне обрести новую жизнь. Ее золотистые волосы раскинулись по постели и спускались на спину, грудь тихо вздымалась. Мне вспомнился мужчина, расстроивший Алису в «Руке с челноком», и то, как она сказала, что дети не стоят тех сложностей, которые требуются, чтобы их вырастить. У меня возникло ощущение, что она стала первым человеком, которого я могла назвать подругой, но что я, в сущности, знаю о ее жизни?

Словно почувствовав, что за ней наблюдают, Алиса пошевелилась на своей узкой кровати и тихо застонала. Я видела, что она вновь успокоилась, но потом неожиданно напряженно вытянулась, и ее руки вцепились в одеяло.

– Забудь ее, – тихо проскулила она, – забудь…

Но пока я решала, не стоит ли разбудить ее, она так же внезапно успокоилась, тело ее расслабилось, лицо разгладилось, и она продолжила мирно спать.

А я продолжала сидеть, сложив руки на животе, и смотрела, как проявляется перед рассветом чернильно-синее небо, и только когда птичьи крики прорезали тишину, веки мои потяжелели, и я вернулась в кровать на остывшие простыни.

Утром, собравшись к завтраку, мы представляли собой мрачную компанию. Алиса хотела, видимо, отправиться есть со слугами, но я просила ее остаться со мной и матерью, и, хотя она отказывалась, я настояла на своем. Ни она, ни моя мать не испытывали радости от общей трапезы, и обе сидели с мученическим видом, когда перед ними поставили тарелки с яйцами. Принесли и хлеб, но его вкус резко отличался о того, что пекли в Готорпе. И мне вспомнилось, как вчера вечером слуга сообщил матери, что у них остался только ржаник, хлеб, сделанный из отрубей, а не из муки.

Местами платье и капор, казалось, царапали мою кожу, и я вяло почесалась, подавив зевок. Алиса медлила, не решаясь начать есть вареное яйцо, и тогда я тоже взяла с тарелки яйцо, ощутив на ладони его теплую весомую округлость. На фоне плотного яичного белка моя рука выглядела желтоватой.

– Флитвуд, может, вам попалось недоваренное яйцо? – спросила моя мать.

Я откусила немного белка и сочла его удивительно вкусным: достаточно соленое и твердое, совсем не те полужидкие, сваренные в мешочек яйца, которые подавали в скорлупе с кухни в Готорпе. Мне пришлось положить его на тарелку, поскольку у меня опять зачесалась рука, и я сильно потерла рукав там, где не могла достать до кожи.

– Флитвуд, неужели у вас завелись вши? – опять спросила мать.

Я подумала, что это вполне возможно, хотя и не замечала их. Какое-то легкое возбуждение или зуд охватил все мое тело, от лодыжек до ушей. Я почесывала то шею, то лицо, то запястья или чулки: все, до чего могла дотянуться.

– Может быть, – ответила я ей.

В принципе от вшей и грязи могли страдать бедняки, но я-то протиралась ежедневно влажными салфетками и наносила розовое масло на запястье и шею.

– Доешьте спокойно завтрак, – посоветовала мне мать, – хорошо бы, если бы у вас появился такой же аппетит, как у вашей акушерки.

Алиса покраснела и, перестав намазывать маслом хлеб, медленно положила нож.

– Я предпочитаю пшеничный хлеб, а не эту серую выпечку, – ответила я, надеясь на сей раз вогнать в краску ее саму, и моя надежда оправдалась.

Хотя я солгала: ломти этой теплой и питательной зерновой буханки со свежесбитым маслом были на редкость