Нерешительно помедлив, он энергично кивнул.
– Слушаюсь, госпожа.
Я развернулась, вышла в коридор, а потом, словно вдруг что-то вспомнив, чуть повернула голову, надеясь, что мое скрытое в темноте лицо не выдаст моих чувств.
– Ах, кстати, Джеймс! – воскликнула я. – Как у нас дела в Бартоне? Все в порядке?
Его лицо мгновенно вытянулось и посерело. Более явного ответа я не могла и желать. Он несколько раз пытался что-то вымолвить, открывая и закрывая рот, точно полудохлая рыба, а я спокойно ждала.
– Госпожа, может, вам надо что-то привезти оттуда? – наконец, запинаясь, вымолвил он. – Дом-то заперт уже…
– Четыре года, не так ли?
Его кадык дернулся, он точно подавился собственными словами.
– Да, верно…
– Прекрасно. Я иду за плащом.
* * *Я прибыла в Бартон вскоре после наступления сумерек. Луна скрывалась за облаками и не рассеивала темноту, но мне удалось разглядеть маячившие впереди очертания громадного особняка и теплый живой свет, лившийся из какого-то окна нижнего этажа. Как бы мне хотелось никогда не возвращаться сюда… Не хотелось видеть общие покои, где жили мы с матерью. Не хотелось видеть гостиную, где мгновенно закончилось мое детство, когда моей матери вздумалось сделать меня старше. Не хотелось видеть скрипучую лестницу, высокие, теряющиеся в холодном сумраке потолки или пустую клетку, где одним зимним утром я обнаружила мою ласточку, бедняжку Сэмюеля, умершего из-за того, что его клетку оставили слишком близко к огню.
Когда я спешилась поблизости от дома, странный шорох – или вернее смутное ощущение постороннего присутствия – побудил меня повернуть голову, и справа от меня я заметила изящную тень, пробежавшую по траве. Всего лишь отливавшую шелком тень, но она вдруг остановилась, взмахнув длинным пушистым хвостом: лисица. Она замерла, застыв, точно статуя, и мы пристально взирали друг на друга, пока у меня не начало покалывать кожу. Внезапно лисица сорвалась с места и исчезла во мраке, и уже в полном одиночестве я поднялась на крыльцо, спотыкаясь о ступени и мысленно проклиная громоздкие нескладные паттены, защищавшие мои туфельки. Я раздраженно сбросила их, и они с лязгом упали.
Дверь открылась без всякого сопротивления, пропустив меня в темный холл, не освещенный факелами, и с детства знакомый холод обласкал меня прямо на пороге.
– Эгей, есть тут кто-нибудь? – крикнула я.
Я не могла – не смела – думать о том, что здесь происходит или кто расположился в помещении, где находился, как я отлично помнила, большой приемный зал. В худшем случае это мог быть какой-то нищий бродяга… или в лучшем?
Мои ноги ступали практически бесшумно. Я слышала лишь собственное прерывистое дыхание да стучавшую в ушах кровь. Выставив вперед руки и держась около стен, я шла в потемках по памяти в сторону двери, ведущей в большой зал. В голову закралась мысль, что руки мои могут коснуться кого-то тайно поджидающего меня впереди, но я постаралась отбросить ее. Пошарив руками по стене, я нащупала наконец нужную дверную ручку и потянула за нее.
Моим глазам предстало хорошо освещенное место действия. В настенных канделябрах живо горели свечи, и зеркало над камином щедро освещало зал отраженным светом. Возле этого громадного камина, насчитывавшего в ширину десять футов – как раз в его топке я любила в детстве играть, и меня бранили за испачканные в золе туфельки – сидела женщина.
Мне вдруг показалось, что я блуждаю в каком-то сне, пытаясь приблизиться к ней, но она оставалась все так же далеко. Однако, заметив меня, она поднялась с кресла. Вероятно, она была старше меня, но от силы на пару лет, ее лицо обрамляли темные, ничем не покрытые волосы. Она испуганно взглянула на меня, чем привела в недоумение, но через мгновение оно рассеялось, и мое сердце ёкнуло и замерло.
Меня мог бы испугать шум в коридоре за спиной, но не испугал, поэтому, когда в зале появился Джеймс, запыхавшийся и разгоряченный после бешеной скачки из Готорпа, я едва удостоила его вниманием. Мой взгляд притягивала теперь только стоявшая передо мной женщина, поскольку, когда она встала, то плащ упал с ее плеч. И я увидела, что у нее такой же округлившийся живот, как и у меня.
Пол покачнулся. Каменные плиты устремились ко мне, приветствуя их былую госпожу, мой мир рухнул, увлекая за собой меня саму.
Часть 2
Уэстморленд (ныне Камбрия), май 1612 г.
Законы подобны паутине: маленькие мухи застревают в них, а большие – прорываются.
Сэр Фрэнсис Бэкон[20]Глава 10
Та ночь выдалась ветреная и дождливая, Джеймс сопровождал меня до самого Готорп-холла, и, войдя в дом, я сразу поднялась в свою спальню и заперла дверь на ключ. Она оставалась запертой весь следующий день и ночь, и постепенно я привыкла к тому, что Ричард время от времени громко колотил в нее, но все мои мысли уже поглотила царившая во мне пустота. Благоразумие, Справедливость и я пребывали в ожидании, сами не понимания смысла нашего ожидания, однако к вечеру второго дня, когда я уже серьезно подумывала о необходимости разведения огня и какой-то еде, одна из горничных подошла к моей двери и сообщила, что прибыл посланец от моей матери.
Через замочную скважину я велела ей передать ему, что не желаю никого видеть, а когда она вернулась, то уже более страдальческим тоном представила мне какого-то мужчину.
– Госпожа Бартон, – произнес незнакомый мужской голос, – просила меня сообщить вам, что у входа в Готорп вас ожидает карета.
Я молча ждала продолжения.
– Она настаивает, чтобы карета не трогалась с места, пока вы не сядете в нее.
– Тогда она будет стоять там, пока не сгниет, – ответила я.
Мужчина смущенно прочистил горло. «Интересно, – подумала я, – кто еще там молчаливо стоит рядом с ним?»
– Госпожа Бартон приглашает вас пожить с ней в Киркби-Лонсдейл. Она подумала, что вы, возможно, захотите сменить обстановку. – Почтительно помолчав, он добавил: – Я обязан ждать здесь, пока вы не будете готовы уехать.
Я вернулась в постель и, закрывшись одеялом, покрутилась в ней довольно продолжительное время.
– Ричард, вы там? – наконец сдавленно спросила я.
– Госпожа, кроме меня, здесь никого нет, – помедлив, ответил посланец.
Неимоверным усилием воли я
