Я попыталась сфокусировать взгляд на фигуре, ссутулившейся рядом со мной. Он говорил что-то, но я не могла понять смысл этих слов. Цепляясь за воспоминание – это было так давно, – я одними губами выдавила несколько слов:
– Так вот почему ты не… целесообразным.
– Да! Ты помнишь! Вернись, Изобель. Вернись ко мне.
– Ох, Грач, да просто оставь ее в покое. Неважно, сошла она с ума или нет. Если да, то ей очень крупно повезло. В конце концов, это я должна держать ее.
– Изобель, – повторил он снова и прижался губами к моим губам.
Он целовал меня поспешно; прикосновение его истерзанного рта получилось неловким и почти целомудренным, но для меня оно стало как будто глотком свежего воздуха после долгих часов удушья под землей. Я часто заморгала, и расплывчатые силуэты вокруг меня обрели четкость. Жгучая тошнота подступила к горлу, и вокруг каждого самоцвета, волшебного огонька или сверкающей колонны засиял дурманящий ореол; но я вспомнила, что мне было ради чего жить. Если мне было суждено умереть, то я собиралась отправиться на казнь, не забывая о том, как важны для меня Грач, и Эмма, и Март с Май, как ужасно важны их жизни в принципе, какие бы истины ни открывали своим путникам проклятые тропы фейри.
Весь зал вытаращился на нас. Фейри жались к перилам, вытягивая шеи, как будто только что смотрели знакомую пьесу, но посреди нее какой-то актер вдруг не по сценарию ворвался на сцену сквозь заднюю дверь. Я видела, с каким отвращением смотрела на Грача Наперстянка, и сама стала невольной свидетельницей его позора; и знала, что поцеловать меня на глазах у всего летнего двора было одним из самых храбрых поступков, которые он когда-либо совершал.
– Вы никогда не слушаете моих советов. Я нахожу это ужасно утомительным, знаете ли, – прозвучал голос Тсуги откуда-то сверху и сзади. Я не слушала. Смотрела Грачу в глаза, а он смотрел на меня, согнувшись пополам в хватке фейри, заламывающих ему руки. Я почти рассмеялась, когда поняла, что сейчас мы с ним одного роста, а я ведь стояла почти прямо.
Он тяжело дышал, оскалив зубы, и растрепавшиеся пряди волос, свисающие ему на лицо, колыхались от каждого вздоха.
– Когда мы еще были в летних землях, я дал тебе обещание. И все еще собираюсь исполнить его.
– Ты хочешь сказать, у тебя есть план? – вопросила я, почему-то вовсе не обнадеженная его словами. Наверное, поэтому они показались мне довольно смешными. – И если да, полагаю, этот план очень самонадеянный, опрометчивый и в итоге все равно, скорее всего, кончится нашей смертью?
– Да, – ответил он, все еще пытаясь отдышаться; быстрая полуулыбка на мгновение растянула его губы. – Но боюсь, у нас сейчас слишком мало времени, чтобы ты придумала что-нибудь получше. Иначе бы я подождал.
– Ну тогда вперед. Знаю я, как ты обожаешь выделываться.
Выражение его лица прояснилось.
– Невероятно, но, кажется, теперь я люблю тебя еще немного больше, – заявил он.
Он колебался, собираясь с духом. Потом сделал быстрое резкое движение, и его внешние чары снова вернулись, захлестнув его, как волной. Не успела я понять, что произошло, как он сбросил с себя хватку стражников, поднялся во весь рост и прокричал:
– Я вызываю Ольхового Короля на поединок! Я вызываю его сразиться за верховную власть над всеми четырьмя дворами!
Его голос эхом отозвался в каждом уголке огромного зала. Оторванный палец, на котором все еще поблескивало мое железное кольцо, лежал у корней расщепленного дуба.
Глава 20
ФЕЙРИ, окружавшие нас, отступили на шаг назад. Мои колени подкосились, но Грач поймал меня прежде, чем я упала, подхватив под локоть. Я не понимала, почему никто не пытается остановить его, пока не увидела его лицо. Я не видела его таким с той самой ночи, когда он набросился на меня из-за портрета. Он сиял яростно, будто раскаленный добела; несмотря на то что чары вернулись, Грач не был похож на человека ни капли, и всем было ясно: если кто-нибудь подойдет к нам, он уничтожит их на месте. «Одно-единственное преимущество ужасных обычаев фейри», – подумалось мне: сила была во главе угла, и, избавившись от железного кольца, Грач среди фейри был самым могущественным. Более того – ему нечего было терять. Даже Тсуга, казалось, оробела.
– Твоя рука, – проговорила я.
– Кажется, будет много крови, – довольно ответил он. – Ты можешь идти? Мне нужно, чтобы ты была рядом.
Точно, план. План, в котором Грач оторвал собственный палец и, судя по всему, вызвал Ольхового Короля на дуэль, собираясь биться с ним насмерть. Что могло пойти не так?
Я крепко зажмурилась, копаясь в собственных ощущениях, оценивая свои силы.
– Думаю, да. Только недолго.
– Тогда пойдем.
Мы вместе спустились по лестнице; мое платье оставляло розовые лепестки на неровных ступеньках. Когда мы добрались до подножия, я оглянулась. Расщепленный дуб, из которого мы выбрались, рос высоко над землей, на балконе; его темные корни вились вокруг платформы, а ветки наполовину вросли в стену. Я не заметила ни двери, ни арки, ни одного другого входа. В покои Ольхового Короля можно было попасть только тропой фейри.
Мы шли вперед рука об руку. Вдоль прямой галереи, тянущейся по центру зала, стояли высокие колонны из того же сверкающего полупрозрачного камня, что и стены с балконами. Тяжелый стоячий воздух и отсутствие даже слабого намека на небо над головой заставили меня задуматься, что, несмотря на яркость освещения, мы все же были под землей. Когда проходили мимо первой колонны, я заметила текстуру коры на ее поверхности и поняла, что это была не работа рук каменщиков и даже не сталагмиты, а окаменелые деревья, законсервированные в земле до состояния кристаллизации. Я глубоко вдохнула и наклонилась к Грачу в поиске опоры, отчетливо осознавая непостижимую древность этих покоев и клаустрофобически огромное давление земли над нами.
Конец галереи терялся в дымке слепящего света, на который было невозможно смотреть. Ольховый Король, возможно, уже сидел на своем месте и ждал, пока мы приблизимся. Или же ему только предстояло прибыть. Я не знала.
Акустика здесь далеко разносила малейшие звуки. Я вспомнила моменты между хоровыми вступлениями в соборе, когда все садились, шептались, шевелились и листали страницы псалтырей, заполняя сводчатый купол шумом сотен птичьих крыльев. Стук жестких подошв Грача отдавался по всему залу эхом. Я даже слышала, как заколдованные лепестки сыпятся с моего платья – шелковый шелест, шуршащий по зеркальному настилу. Из гула голосов выхватывались отдельные слова и фразы – иногда неясные, иногда отчетливые, как будто кто-то прокричал их мне в ухо.
– Грач, – сказал чей-то баритон, и только спустя одно мгновение, полное паники, я поняла, что это один из зрителей обращался к своему компаньону, а не к Грачу лично.
– Неужели… – прошелестел кто-то еще, за этим последовало какое-то резкое шипение, напоминающее слово «поцелуй».
– Изобель! – вскрикнул девичий голос, и мое сердце дрогнуло, как испуганная кобылица.
– Не обращай на них внимания, – сказал Грач, глядя прямо перед собой. – Притворись, что здесь только мы с тобой. Они просто ветер, не более.
Мое зрение то и дело замыливалось; так что представить это было не так
