Я брала фрукты и пирожные пальцами, как и фейри, но, когда дело дошло до гуся, блестящего медом и пряностями, взялась за нож и вилку. Я резала мясо и чувствовала на себе чужие взгляды. Когда я подняла голову, несколько фейри уже тоже начали пользоваться своими серебряными приборами, внимательно следуя моему примеру, а остальные с любопытством рассматривали утварь. Очевидно, раньше они никогда не использовали приборы за обедом. Почему же тогда они так сервировали стол? «Потому что так делают люди», – подумала я, чувствуя легкий дискомфорт.

Разговор плавно перетек от моего Ремесла к другим видам человеческого творчества. Фейри обсуждали одежду и оружие. Я экспромтом ответила на несколько обескураживающих вопросов, но была вынуждена снова объяснить, что владение одним Ремеслом не значило, что я автоматически становлюсь экспертом во всех остальных. Пир продолжался, и с каждой минутой моя надежда услышать хоть толику полезной информации о других дворах, летних землях и изувеченных волшебных чудовищах была разрушена нескончаемым потоком светской беседы.

Когда небо потемнело, в кронах деревьев, как звезды, загорелись сонмы светлячков. Несколько фейри призвали волшебные огоньки, и теперь они мерцали разными цветами, повиснув в воздухе над столом. Когда я замерзла, Грач очень быстро предложил мне свой пиджак и, кажется, был очень рад от него избавиться. Шли ему цвета или нет, узкий покрой оводова жилета очень удачно сидел на его фигуре, и я с трудом заставляла себя не пялиться на него в открытую. Галстук уже давно исчез, и воротник был распахнут.

За время ужина я заметила одну странность. Когда кто-то из фейри с улыбкой передавал мне через стол десерт или другое лакомство, Грач спешил перехватить его прежде, чем я доставала до него сама. На пятый или шестой раз ему даже пришлось перегнуться через стол над целой грудой винограда, чтобы выхватить пирожное из руки Жаворонка. Вернувшись на место, он бросил на меня обеспокоенный взгляд, вцепившись рукой в подлокотник. К этому моменту он выпил уже довольно много, что было заметно. Это наблюдение заставило меня одновременно осознать перемену собственного состояния: после нескольких бокалов переносить общество такого количества фейри стало, несомненно, легче.

Я наклонилась к нему, стараясь не обращать внимания на то, как в такт моему движению качнулись волшебные огоньки, и пробормотала:

– Они заколдованные? Отравленные?

– Не совсем, – ответил он как-то неловко.

– Тогда почему?

Он посмотрел мне в глаза.

– Лучше тебе не знать, – сказал он, и вид у него был такой несчастный, что я не стала давить.

Но Грач не мог успевать за всеми угощениями, и в конце концов я сама узнала причину. Жаворонок подбежала ко мне, держа в руках целую кучу тарталеток, съела одну сама и передала мне другую. Когда я к ней прикоснулась, она изменилась. Тарталетка сморщилась и покрылась плесенью; наружу вытекла невнятная черная жижа, которая когда-то была начинкой, а теперь пахла гнилью. Хуже того, кусок в моей руке зашевелился: внутри ползали личинки. Я уронила остатки тарталетки на стол, попав мимо тарелки, и подскочила на ноги; посреди звона посуды и приборов громко скрипнул отодвинутый стул.

В одно мгновение все волшебство вечера было разрушено. Фейри уставились на меня, и, хотя я знала, что мне это просто мерещится, глаза их в мерцающем свете казались кошачьими, как будто чары их были сняты. Глаза Овода сияли бледным пламенем, как свеча сквозь кусочек кварца. Я часто задышала.

Но потом Жаворонок, увидев мое оцепенение, сипло расхохоталась и подхватила испорченное пирожное со скатерти. Как только она взяла его в руки, оно перестало быть гнилым: немножко помялось, но в остальном вернулось к своему первоначальному обличью. Жаворонок засунула его в рот.

По столу пробежала волна смешков и хихиканья, и напряжение растворилось, как ни в чем не бывало. Я медленно опустилась обратно на стул. Я тут же бросила взгляд на собственную тарелку, чтобы убедиться, что мне все это не почудилось, что это не была просто чья-то жестокая шутка. Я не знала, чувствую я облегчение или отвращение, когда действительно увидела личинок, все еще ползающих по фарфору.

Грач стиснул зубы. Он поменял местами наши тарелки, наклонившись так низко, что его волосы коснулись моей все еще поднятой руки. Потом он достал платок из кармана пиджака, который одолжил мне, и молча вложил его в мою ладонь. Я вытерла пальцы. Но мой желудок протестовал не из-за гнили или личинок. Я много раз трогала плесень раньше, и это явно был не последний раз. На мою долю пришлось немало испорченных продуктов. Да и Март, разумеется, что только не ела в моем присутствии. Нет, дело было в том, что вокруг меня сидели пустые существа в истлевших одеждах; они клевали свои гнилые лакомства и говорили о бессмысленных вещах, натянув безучастные улыбки на свои фальшивые лица. Как бы все это пиршество выглядело, если бы чары рассеялись? Я представила, как свежий виноград и пудинг на тарелке рядом превращаются в черную грязь, кишащую личинками. Как свернувшуюся жижу, льющуюся из бутылки, поглощают без лишних вопросов. Привкус вина во рту стал кислым, как будто внутри меня оно тоже испортилось и протухло. Растущее чувство тошноты рисковало вырваться наружу. Мой рот наполнился желчной слюной, и я несколько раз сглотнула.

– Я не знала, что фейри могут распространять действие своих чар, – сказала я Грачу, отчаянно желая получить объяснение, отвлечься. – Жаворонок не смогла изменить платье, пока не приложила его к себе.

– Не каждый умеет это делать. Иллюзия, в отличие от чар, неполноценна: если смертный прикоснется к ней, она развеется. Сейчас ее поддерживает Наперстянка, если я не ошибаюсь.

Наперстянка подняла голову, услышав свое имя, несмотря на то что Грач говорил тихо. Она улыбнулась нам.

– Иллюзия как-то влияет на… – Я помедлила. – На вкус? Для вас?

– А-а, – протянул Грач. – Нет. Но для нас обычно важнее внешний вид. – По крайней мере, ему хватило совести выглядеть смущенным. – В этом, если тебе интересно, основной источник раздора между зимним двором и остальным народом фейри, – продолжил он порывисто. – Они думают, что окружать себя человеческими штучками, всем вот этим, и даже носить чары – это извращение по отношению к нашей истинной природе.

– И как же, должно быть, уныла их жизнь, – произнес Овод, оказавшийся у меня за спиной. – Мне вот нравится быть извращенным. Если честно, я предпочитаю думать, что это и есть моя истинная природа.

Я бы подскочила, если бы вино не притупило мои рефлексы. Я могла поклясться, что всего секунду назад Овод все еще сидел на противоположном конце стола. Я нервно повернула голову. Мы с Грачом ведь не вели себя слишком фамильярно?

– Благодарю вас за гостеприимство, Овод, – поспешно сказала я, схватившись за первый вежливый ответ, который пришел мне в голову. – Пир просто великолепен.

Его паучьи пальцы опустились на спинку моего стула.

– И все же не совсем, не так ли? Изобель, мне жаль, что тебе довелось столкнуться с одним из наших… менее лицеприятных блюд. Я надеялся, что Грач справится со своей задачей и сможет присмотреть за тобой.

Грач рядом со мной нахмурился. Меня охватило необъяснимое желание защитить его.

– Лучше него вряд ли бы кто-то справился, – ответила я. Это прозвучало немного более резко, чем я хотела, поэтому я поспешила добавить: – То, что за мной