– У нас ЧП. Аля пропала, – с порога заявил он. – Ушла вчера в ночь и не вернулась.

Дмитрию показалось, что его облили ледяной водой с ног до головы, по взмокшему позвоночнику пробежала дрожь.

Юноша сбросил рюкзак и опрометью бросился назад, в белую круговерть, не видя и не слыша ничего вокруг.

– Стой! Стой, дурак, пропадешь! – неслись ему в спину крики, но Диме было все равно.

Аля пропала. Его Аля, его девочка, беременная, слабая, в снежной буре, совсем одна!

– Алевтина! Аля! – парень сдернул противогаз, и в разгоряченную кожу мгновенно впились тысячи иголок. Он кричал, разрывая горло: – Аля! Аля!

Наплевать на мутантов, бродящих по поверхности, наплевать на ядовитый радиоактивный снег! Только бы найти ее, спасти. Все остальное неважно.

Ноги сами несли разведчика куда-то, он летел, не разбирая дороги, и лишь чудом услышал в завываниях ветра слабый стон.

– Аля! – крикнул он, бросаясь на звук.

Девушка лежала в сугробе, из-под капюшона плаща выбивались растрепанные мокрые волосы, снег вокруг окрашивался красным, штаны были насквозь пропитаны кровью.

– Дима… – чуть слышно выговорила она и тотчас скорчилась, застонала от боли.

– Все хорошо, – ободряюще зашептал Дмитрий. – Ты рожаешь, это просто схватки, потерпи! Мы сейчас будем дома…

Он подхватил подругу на руки и поспешил по своим следам назад. Ветер сбивал с ног, парусом надувал полы защитного костюма, Аля выгибалась и дергалась у него в руках, до крови закусывая губу, у нее не было сил кричать. Дыхание перехватывало, воздуха отчаянно не хватало, непривычный к таким нагрузкам организм работал на пределе возможностей, но Дима стискивал зубы и шел. Шаг. Еще шаг. След в след, только бы дойти. Еще шаг. Пожалуйста, только бы дойти!

У здания, где был спуск в убежище, его уже встречал Денис.

– Дэн, скорее, грейте воду, буди Елену, Аля рожает! – прохрипел Дмитрий, спускаясь в подвал.

Он осторожно опустил Алевтину на пол, вокруг уже собирались жители убежища – любопытные, сочувствующие.

Девушка до боли вцепилась ногтями в запястье Димы, шептала что-то.

– Спаси… спаси меня… – разобрал юноша.

– Разошлись все! – рявкнул он, срывая голос, зеваки, не ожидавшие такой реакции от «заморыша», отпрянули.

Одной рукой Дима расстегивал пуговицы на защитном костюме подруги. Наконец она осталась в рубашке и окровавленных брюках, взмокшая, бледная, едва не теряющая сознание от боли.

Подоспела Леночка, поманила Дмитрия за собой. Он подхватил Алю на руки и унес в отдельную комнатку, подальше от любопытных глаз.

– Иди, дальше я сама, – неприветливо буркнула Лена, выставляя Диму за дверь. Тот не сопротивлялся, вышел в общий зал, обессиленный, растерянный.

Наконец он несколько пришел в себя и тотчас поспешил к рюкзаку, который они с Денисом принесли из бункера Метровагонмаш. Его интересовали медикаменты, впопыхах разведчики выгребли из шкафчиков все, что там было.

Молодой ученый торопливо откладывал в сторону то, что могло пригодиться. В своих лабораториях он сам не раз принимал роды, но тогда казавшиеся бесконечными запасы лекарств Доктора Менгеле и полковника решали любую внештатную ситуацию. Сейчас приходилось довольствоваться парой ампул новокаина, распечатанным, сомнительной стерильности шприцем, парой флаконов зеленки и ватой.

– Мы там воду вскипятили… – окликнул юношу Бугай.

– Спасибо. Несите тряпки, какие есть, их нужно прокипятить. Постучите, я к Елене. Не заходите туда, очень прошу.

Тонкая створка совсем не заглушала криков, Алевтина испытывала невыносимые муки в схватках, и Дима всем нутром ощущал: что-то не так.

Лена склонилась над лежащей на грязном матрасе девушкой – взмокшая, испуганная.

– Ты здесь… – с видимым облегчением выговорила она. – Я не знаю, что делать.

Дима опустился на колени рядом с Алей. Та, корчась от боли, свела ноги, стыдясь.

– Тише, тише, я помогу, я знаю, – ободряюще зашептал юноша.

От новой схватки Алевтина выгнулась всем телом, судорожно хватая воздух. Дима вспоминал все, чему учил его Геннадий Львович, часы, проведенные в практически стерильной операционной наставника. Тогда… Тогда он не был так ласков и осторожен, считая роды физиологическим процессом, командуя и прикрикивая на рожениц.

Одной из его пациенток было около сорока, и первого ребенка она родила в мытищинском роддоме еще до Катастрофы. Тогда она бросила меткую фразу: «карательная гинекология», усмехнулась сквозь боль и сказала, что ничего не изменилось, когда люди спустились под землю из разрушенных городов. Как были роды самым унизительным и тяжким мероприятием, благодаря «любезности» циничных докторов, так и теперь все по-прежнему. Диме это показалось очень странным: неужели в мирное время, когда не были столь ценными медикаменты и драгоценное обезболивание, акушеры, профессионалы с многолетним стажем, специально учившиеся помогать роженицам, не могли ничего сделать для страдающих и беспомощных женщин?

Сейчас ему хотелось сделать все, и даже больше, но он не мог сделать ни-че-го.

– Терпи, пожалуйста, терпи…

Теперь, в первый и единственный раз, когда ему хотелось облегчить муки женщины, он оказался бессилен и был вынужден причинять ей новую и новую боль.

Алевтина извивалась под его руками, слабо понимая, что он хочет помочь, пыталась его оттолкнуть. Лена держала ее ноги изо всех сил. Дима выдохнул, закусил губу. Все было плохо, очень плохо.

Он отозвал Елену в сторону, Аля, получив передышку, затихла, скорчилась.

– Я не смогу спасти обоих. У нас не хватит лекарств, времени тоже нет.

– И что ты предлагаешь? – женщина посмотрела испуганно, в ее глазах плескалось отчаянье.

Дмитрию не хотелось произносить вслух. Снова решения, снова распоряжение чужой жизнью.

– Ребенок погибнет, – наконец, выговорил он.

Медик помрачнела, затеребила рукав.

– Ты точно не сможешь помочь двоим? – в ней боролись здравый смысл и не вытравленная даже за двадцать лет установка: «прежде спасай ребенка».

– Нет. Либо младенца, либо ее. И я решение принял.

Елена отвернулась, выругалась под нос.

– Делай. Если ты уверен, делай.

Дима снова присел рядом с Алевтиной, Лена ушла за прокипяченной тканью, оставив их наедине.

– Ты меня слышишь? Послушай, милая, девочка моя, сейчас будет больно, очень больно, но потом тебе полегчает. Слышишь меня? Я с тобой, рядом, пожалуйста, потерпи немножечко, хорошо? Потом станет легче. Я люблю тебя.

Аля смотрела доверчиво, с надеждой, ее карие глаза были широко распахнуты, и в них была мольба, просьба о спасении. Юноша взял ее за руку, целовал тонкие пальцы, прижимал к щеке, и в этом жесте беспредельной нежности было все то, что многие годы жило и копилось внутри, запертое в клетку цинизма и жестокости. Сейчас оно выплеснулось наружу, на эту почти незнакомую девушку, в которую молодой ученый влюбился в одно мгновение и без памяти, презрев все условности и доводы разума. Как ему хотелось облегчить ее мучения! Как хотелось закрыть собой от всего мира…

В комнату вернулась медик – хмурая, злая, видимо, она успела посоветоваться с кем-то еще, и ее накрутили по полной.

Дима встал, размял пальцы, ополоснул руки горячей, почти обжигающей водой. Как справиться одной рукой? Вторая висела плетью вдоль тела, бесполезная и чужая.

– Приступаем. Лена, все мои указания выполняешь четко, быстро, но без суеты. Аля, соберись и терпи. С богом!

Юноша выдохнул, справляясь с чувствами и эмоциями. Представил, что на месте девушки лежит одна из многочисленных рожениц бункера военных, одна из тех женщин, чья боль и дальнейшая судьба ему были практически безразличны. Так было нужно. Так проще было унять дрожь в руках.

А дальше все смешалось в бесконечную круговерть – крики Алевтины, его собственный голос, строго и бесстрастно отдающий распоряжения, кровь на руках, на грязном матрасе. Не было только плача новорожденного. Его тельце с деформированной, будто скомканной головкой Лена завернула в тряпки и унесла.

Капли зеленки на почерневших джинсах, конвульсивно подергивающаяся ладонь Али с изломанными ногтями. Все позади.

– Все кончилось, родная. Больше не будет больно, все