Николай сидел в углу, уткнувшись лбом в колени, безучастный и безразличный ко всему.

– Вставай. Ты идешь с нами на склад, – приказал Дмитрий.

– Это все. Здесь только вы и я. Пристрели меня, окажи милосердие, – сипло выговорил мужчина, не поднимая головы.

– Идем. Нам нужно поговорить. У меня слишком много вопросов, – молодой ученый поднял старика за шиворот, подтолкнул вперед.

Спустя пару минут они устроились за закрытой дверью хозяйственной комнаты, и пока Денис собирал в рюкзаки продукты и медикаменты, Дима сел напротив Николая и начал допрос.

– Вы поняли, что противоядием от грибов является мох, похвально. Правда, его тоже нельзя употреблять в больших количествах, откроется такая зверская язва, что врагу не пожелаешь. Бункер Метровагонмаш, увы, для жизни непригоден. А теперь я слушаю тебя: что происходило в те две недели после эвакуации? Особенно меня интересует история про берсерка.

– Кого? – пленник на секунду поднял глаза и снова уставился в пол.

– То существо в карцере. Все. С самого начала.

– А пошел бы ты, – устало бросил мужчина.

В глазах Дмитрия блеснул недобрый огонь.

– Николай Ильич, – вкрадчиво проговорил юноша. – Ты ведь знаешь, что я могу тебе очень больно сделать, я умею. Перед смертью хочешь помучиться? Я обеспечу.

Тот взглянул с горечью и заговорил.

– Чертов дневник Алексеевой. Проклятый ее ребенок. Жили спокойно, все хорошо было, а как мы со Славкой его в бункер приволокли, началось…

Дима не перебивал, сложив руки на коленях, внимательно слушал.

– Что, юнец, думаешь, я пыток испугался, поэтому разболтался? – тоскливо спросил Николай, поднимая взгляд. – Нет, не страшно мне уже ничего, считай, исповедуюсь тебе перед смертью. Ты мне только одно скажи, Егор и Женька живы?

– Все мертвы. Бункера военных и Теплоцентрали больше не существует. Я все расскажу. Но ты – первый.

Коля провел ладонью по лицу, поджал губы, справляясь с собой.

– Я знал. Наверное. Хорошо. Через три дня после того, как ты приказал оставить здесь больных и немощных, бункер будто бы окутало черное облако. Кто успел спрятаться в хозблоке и у дальней двери, мучились глюками, все казалось, кто-то ходит, мальчишки вообще как будто мультики смотрели, все спрашивали, что за цветные картинки на стенах. А потом у молодежи начало мутиться сознание, начали бросаться друг на друга и успокаивались, только когда их по разным углам растаскивали, рядом находиться не могли. Виталий, которого ты все часовым называл, подметил, что эти черные облака стороной обходят мох на стенах, ну а где наша не пропадала. Мы его взяли да сожрали, и сразу стало легче, вот, жевали до последнего. А потом силы кончились, ты ведь тут больных оставил, сидели в уголке, только до кладовки ползали. С молодыми стала какая-то ерунда твориться, начали от света орать дурниной и по полу кататься, как будто их жгли заживо, мы свет и выключили. А ночью проснулись оттого, что Катенька наша, самая здоровая из всех, товарищей своих погрызла и за нас с ребятами принялась, за тех, кто выжил. Ну, мы ее в карцер затолкали, а она выла так, что поджилки тряслись, тут мы и поняли, что с ней что-то совсем не то творится, сошла девочка с ума. Я с ней рядом все сидел, успокаивал, кормить пытался, только тушенку она не признавала. Я ей тогда живую курицу кинул – вот это да, за милую душу ушло. Девочка наша, как начинала хотеть жрать, бросалась на стены, до крови разбивалась, а боли как будто и не чувствовала. И с фонариком к ней заходить нельзя было, ее аж корежило всю от света. Такие дела. Двое наших умерли на той неделе, мы тут уже в темноте привыкли, и свет не нужен, да и куда нам ходить. Оставили одну лампу в комнате, сидели там, ждали смерти, мох жрали, тушенкой закусывали. Кур я всех Катеньке скормил, последнюю вчера утром выдал, ну вот и подумал, что она голодная, и вас, уродов, за милую душу порвет и сожрет. Толкнул тебя, выпустил девочку, а вы ее так, по стенам… Она ведь живая была, человек. Из бункера автоконструкторов с нами после пожара по снегу пришла. Но вот рассудком тронулась…

Николай закончил рассказ и привалился к стене. Долгая беседа отняла у больного последние силы.

– Увы, она не человек. По стечению обстоятельств, концентрация спор грибов в вашем бункере оказалась такой, что под воздействием повышенной температуры тела превращала человека в берсерка, создание, которое отличается повышенной агрессией, полной невосприимчивостью к боли, светобоязнью и способностью организма к перевариванию чистого, не обработанного термически или иначе белка, иными словами, сырого мяса. Мы с Геннадием Львовичем работали над каплями берсерка, сумели в лабораторных условиях добиться точно такого же эффекта, однако до сих пор не сумели понять, как оставить человека разумным при сохранении прочих равных характеристик. Впрочем, ваше гениальное открытие мха в качестве антидота может помочь в экспериментах… – Дима осекся. – Нет. Никаких больше экспериментов. Все мертвы. Доктор Менгеле, Марина, Рябушев, все палачи заслужили свой котел в аду. А я больше не играю в эти игры…

– Дима… Я умираю, просить о помощи не буду, да и ты не сможешь уже помочь. Расскажи только, что случилось с Егором и Женей? Что с Мариной и ее малышом, Сереженькой? – Николай с хрипом втягивал воздух, было видно, что каждое слово дается ему с огромным трудом. Смерть уже стояла за плечом храброго разведчика.

Молодой ученый пересказал мужчине события последних двух недель. Коля не перебивал, но его лицо от слова к слову становилось все белее. Наконец рассказ завершился. Разведчик приподнялся на локтях.

– На смертном одре не проклинают, поэтому считай, что от лица убежища Метровагонмаш я тебя прощаю, – с каким-то неуместным, даже чрезмерным пафосом проговорил он. – Обещай мне, что поможешь жителям Нагорного спастись от грибов, обещай, что куда бы ты ни пришел, твои эксперименты будут отныне на благо выжившим!

– Прошлые эксперименты тоже были на благо. Как я считал. Судить уже не мне, Доктор Менгеле забыл объяснить, где добро, где зло, и слишком уж долго я верил, что делаю благое дело. Теперь все в прошлом. Я помогу бункеру Нагорного и исчезну навсегда. Это решено. Вам я могу сказать – отправлюсь замаливать грехи и погибну по дороге, так всем будет лучше… – очень тихо и горько произнес Дмитрий, сжимая ледяные пальцы Николая в своих, горячих, полных жизни.

– Благословляю тебя, – кивнул мужчина и закрыл глаза. Еще несколько минут Дима держал его за руку, слушая затихающее дыхание, и наконец поднялся.

– Денис, идем. Он умер. Нам больше нечего делать здесь.

В коридоре юноша срезал несколько пригоршней мха со стены, бережно обернул тканью и убрал в пакет. Достал предусмотрительно захваченный в хозблоке блокнот и ручку и торопливо начал что-то записывать, пока товарищ помогал ему застегивать химзащиту. Левая рука по-прежнему была непослушной и холодной, Диме даже показалось, что пальцы стали чернеть, от ладони вверх по запястью расползался холод. Но сейчас все это казалось уже неважным. Расчеты молодого ученого оказались неверны, и у бункера в Нагорном не было обещанных двух недель. Разве что три дня – и то на пределе возможностей. Нужно было торопиться.