Валентин пожевал палец перчатки для верховой езды.
— Сколько уже времени ты здесь, Дэвид?
Тот поднял голову.
— Где здесь? В этом доме? Шесть или семь месяцев, то тут, то там. А что, я тебе надоел?
— Нет... в последнее время ты моя единственная компания. Оставайся. Однако ты ничем особенно не занят. Это совершенно бесплодный уголок Англии... Интересно, что тебя здесь привлекает?
— Просто мне нравится такой образ жизни. В сущности, я лентяй. Мне нравится солнце, ветер, море, песок и все эти запахи — морских водорослей, соленой воды, ракитника, кроликов, собак, диких обезьян, диких людей...
— Достаточно.
— Если я вернусь в Лестершир, отец заставит меня учиться на адво...
— Я думал, ты уже выучился.
— Более или менее. Но я предпочитаю жизнь, полную пьяных и развратных праздников, устроенных пьяным и развратным приятелем из Итона, у которого всегда найдется подходящее место в доме, вино в подвалах и талант развеселить общество. Хочешь, чтобы я заплатил за постой? Или уехал?
— Не надо. Успокойся.
— Я и не волновался. Я начинаю волноваться, только когда кто-то советует мне сесть на диету.
— Странно, — после некоторого раздумья произнес Валентин, — я ем и пью без всякой меры и все равно не прибавляю ни одной унции веса. Каждая съеденная или выпитая тобой унция превращается в жир. И все же мы оба одинаково слабы по сравнению, скажем, с Батто, который отрастил огромное брюхо, но все же намного сильнее нас.
— В таком случае, вероятно, нам стоит полностью перейти на корешки, побеги и орехи?
— Не уверен, что он такой уж вегетарианец, — задумчиво сказал Валентин, — на днях я наблюдал, как он поймал и съел дрозда.
— Будем надеяться, что он не готовится попробовать человечинку.
Дэвид взял ружье и повесил его на гвоздь на стене.
— Дэвид!
— Что?
— Я тут подумал...
— Это заметно...
— Может, сейчас ты никуда не годен, но ведь ты был когда-то военным. Ты кое-чему обучен. На стену залезть сможешь?
— Какой высоты?
— Не хотел бы ты поучаствовать со мной в небольшом приключении? Не сейчас, но через некоторое время.
— Продолжай!
Валентин поковырялся в зубах.
— Ты не мог бы помочь выкрасть одного ребенка?
— Ребенка? Да ты шутишь... Кого?
— Маленького Джорджа Уорлеггана.
— В смысле? Твоего малыша?
— Да, да, его самого!
— Ты что, серьезно?
— Плавильщик Джордж намерен перекрыть мне доступ к сыну. Собирается фактически усыновить его, воспитать себе подобного, превратить в мироеда, ростовщика, и Селина готова на это пойти. Ведет себя как полная сука. Я не буду сидеть сложа руки, согласившись с такой ужасной судьбой для моего мальчика. Хочу добиться опекунства над ним — на время или навсегда.
Воцарилась тишина. Даже Батто перестал ворчать себе под нос.
— Какое сейчас наказание за кражу ребенка? — поинтересовался Дэвид. — Смерть через повешение, кажется?
— Это если схватить какого-нибудь мальца и требовать с родителей выкуп. Тогда я не удивлюсь. А это мой собственный сын, которого силой удерживают вдали от меня! Я имею право на опеку!
— А ты не мог бы сначала обратиться в суд?
— Плавильщик Джордж имеет большой вес в графстве. Только и слышно: «Да, сэр Джордж! Нет, сэр Джордж! Конечно, сэр Джордж!» Мои шансы не так велики.
— Так значит...
— Порывшись в бескрайних запасах своей памяти, дорогой Дэвид, накопленных в результате твоего всестороннего образования, ты, быть может, отыщешь старую пословицу — что с воза упало, то пропало.
— Как забавно. Знаешь, в Итоне это была наша любимая пословица. По крайней мере, действовали мы именно так, и ты, похоже, надеешься, что я об этом вспомню. Что ж, продолжай.
— Пока сказать особо нечего, — сказал Валентин, — пока нечего. Я бы пока ничего не предпринимал, чтобы укрепить в них обманчивое чувство безопасности. Но планы надо составить, обговорить и рассмотреть. Есть много идей, которые можно осуществить. Я должен знать, захочешь ли ты мне помогать?
— Как же я могу отказаться?
Глава девятая
Эдвард хотел устроить тихую свадебную церемонию, и Клоуэнс его поддержала. Но его положение в обществе привлекло к ним повышенное внимание. Пожелали приехать брат и невестка. Самый красивый дом в округе — Тренвит, и потому им предложили остановиться там. Нельзя было исключить и прибытия еще десятка близких друзей Эдварда, их предстояло где-нибудь разместить. Для этого пригодился Киллуоррен. Валентин, который в своей небрежной манере вроде бы обрадовался перспективе нового замужества кузины, предложил комнаты в Плейс-хаусе, но все Полдарки считали, что это приглашение не следует принимать.
Весь август в Нампаре звучало девичье пение. Белла пробовала петь. Но пока что исчезли живость и искрометное веселье. В прежние времена голос Беллы звучал непринужденно за счет хорошо поставленного дыхания и крепких голосовых связок. Звучал во всей полноте и великолепии. Теперь же в среднем регистре он был довольно уверенным, но когда Белла брала верхние ноты, терял эту уверенность. Пару раз Демельза слышала, как она останавливается, откашливается и начинает сначала. Однажды Демельза вошла в комнату Беллы и увидела, как та сидит перед зеркалом, а по лицу струятся слезы. Как только Демельза вошла, Белла отвернулась от зеркала и схватила платок.
— Ох, милая, — на глаза матери навернулись слезы сочувствия. — Не надо горевать. Голос вернется. Смотри, как ты уже поешь! Куда прекраснее, чем я когда-либо! Твой голос уже звучит красиво. Дядя Дуайт считает, что ты поправишься.
— Уже почти два месяца, как я дома. Сейчас... я чувствую себя хорошо. Вернулся аппетит, я достаточно хорошо питаюсь, чтобы снова набрать прежний вес. Плаваю, когда стоит хорошая погода. Когда погода плохая, езжу верхом. Когда ты разрешаешь, шью Клоуэнс приданое. Читаю. Играю на фортепиано. Почти во всем я пришла в норму. Но когда пытаюсь... достичь голосом того, что раньше получалось легко... ничего не выходит. Сама я вылечилась. А голос — нет.
— Давай еще с месяц подождем. Тогда я поеду с тобой в Лондон,
