— Ты ей сказал об этом? Объяснил суть дела?
— Ну разумеется! — Он замешкался. — Разумеется. Но сейчас, независимо от ее чувств ко мне, ей понадобятся утешение и поддержка. Знаю, это она получит от семьи, но моя помощь ей тоже нужна, потому в этом отношении, уж простите, я знаю ее лучше семьи. Для певицы потерять голос, даже временно, почти равносильно потере жизни! Она почувствует утрату, ощутит себя калекой, униженной. Мне надо увидеться с ней, чтобы вернуть ей утраченную уверенность. Прошу вас подумать над этим.
— Кристофер! — воскликнула Белла, голос сорвался на хрип. — Мне сказали, что ты здесь! Нет, нельзя меня целовать, я все еще заразная!
— Глупости, — фыркнул Кристофер. — Ты ведь знаешь, мои усы убивают любую заразу. Какая ты тоненькая! Так вот, я здесь уже два дня из отпущенных мне пяти, и мне не разрешали тебя увидеть до настоящей минуты, сначала предупредили Красную Шапочку об опасном взгляде Огромного Серого Волка. Какая радость снова тебя увидеть! С тобой сносно обращаются в этой больнице?
— Неплохо, благодарю.
— Тебе можно со мной искупаться? На Рождество купаться было холодновато.
Белла взглянула на стекающие по окнам капли дождя и захихикала.
— Ты припозднился. На прошлой неделе стояла жара.
Кристофер вынул пробку из склянки с лекарством, которое назначил Белле Дуайт Энис, и понюхал.
— Он хороший, этот костоправ? Впечатлил меня, должен признаться, но нельзя рассчитывать на хорошую медицинскую помощь в такой глуши. Как встанешь на ноги, тебе надо в Лондон.
Помолчав, Белла сказала:
— Я рада тебя видеть, Кристофер. Нам надо поговорить...
— Разумеется, поговорим, когда тебе станет лучше. Между прочим, я слышал о твоем блестящем успехе в Руане. Хочу сперва услышать об этом. Знаю, профессор Фредерикс склонен отвергать «Севильского цирюльника», как комическую оперу, но мое чутье говорит, что он не прав. На днях я столкнулся с Францем фон Баденбергом, и он спрашивал про тебя. Он видел «Цирюльника» в Королевском театре несколько лет назад и сказал, что там царило ангельское веселье!
Белла рассказала неполную версию случившегося в Руане, а Кристофер поглаживал усы и не спускал с нее голубых глаз. На последней фразе она затихла, ее задор угас.
— А мой голос, Кристофер. Мой инструмент. Он навсегда исчез?
— Нет, конечно. Через...
— Три недели. Скоро пройдет уже четыре. Да, конечно, я иногда пробую петь, прямо здесь, когда все уходят из дома. Ниж... нижние ноты звучат не так уж плохо. Но высокие пока вообще не удаются. Дело не в том, что я не могу их взять, просто они получаются резкими.
— Но за две недели появились улучшения?
— О да, но...
— Тогда наберись терпения, моя сладкая. Что говорит доктор Энис?
— То же, что и ты. Но разве он знает? Разве кто-нибудь знает? Моя мать переболела тем же недугом тридцать лет назад, и ее голос во время пения звучит чуточку хрипловато.
— Не замечал.
— Заметил бы, если послушал, как она поет гимны! Если на верхних нотах мой голос останется хриплым, то я не смогу больше исполнять музыку сеньора Россини или других оперных композиторов!
Кристофер вытащил из кармана платок и осторожно промокнул Белле слезы.
Глава восьмая
Валентин приехал в Рэйли-фарм, чтобы встретиться с женой. Рэйли-фарм еще сильнее Фернмора напоминал обычный сельский дом. Когда-то здесь было небольшое землевладение около ста акров, но в земле обнаружили олово, и большую его часть добыли вольные копатели. Как это часто бывало, старатели выкопали то малое, что нашли, работы забросили, а добычу перенесли в другое место, оставив изуродованный ландшафт, два небольших разрушенных сарая и отвалы пустой породы. Туда выходили окна дома, и вид не назовешь роскошным.
Тем не менее, вид с другой стороны был совершенно иной: массивная стена из елей, падуба и земляничника отделяла дом от заботливо сохраняемого поместья Техиди. Валентин подошел к входной двери и не нашел подходящего дерева, поэтому обернул поводья вокруг невысокой гранитной колонны с неразборчивой надписью. Кузина Селины Генриетта Осворт подошла к двери. Это была высокая мужеподобная дама с пучком усов на губе. Джордж мгновенно ее невзлюбил, и Валентин, уже встречавший ее раньше, на этот раз разделял мнение своего предполагаемого отца. Он улыбнулся самой приятной улыбкой.
— Генри! Добро пожаловать в Корнуолл! Решил заглянуть к вам, узнать, благополучно ли вы устроились.
— Камин на кухне дымит, — сказала Генриетта, — в гостиной плесень, да и помощи здесь ждать не от кого. Ну да ладно. Что вам угодно?
— Заехал повидать Селину и маленького Джорджи.
— Велено не пускать!
Она преградила ему путь.
— Кто так сказал?
— Ваш отец, сэр Джордж.
За ее спиной послышался легкий топот ножек, и мимо мощных ног Генриетты проскользнул мальчик в шерстяном костюмчике.
— Папу! Папу! Папу!
Этим ласковым именем малыш называл отца. Валентин взял сына на руки, поднял и крепко обнял. Из дома вышел крупный мужчина без сюртука и в зеленом фартуке и враждебно уставился на Валентина.
— Джорджи, Джорджи, мой малыш, выходит, ты меня не забыл!
— Папу! Папу!
Крошечные ручки гладили отцовское лицо.
— Мадам, вы желаете впустить этого джентльмена? — спросил мужчина в зеленом фартуке.
Появилась Селина. Светлые волосы заколоты на затылке, кошачьи глаза смотрели неприветливо.
— Разумеется, нет.
— Значит, так, — сказал Валентин, глядя ей в глаза. — Я заехал на пятнадцать минут. У меня есть право увидеть сына и поговорить с тобой. А если этот человек мне помешает, я ему хребет сломаю.
— Ну давайте, попробуйте, — сказал слуга. — Слыхали, что мадам сказала?
Он шагнул вперед.
— Подожди, — сказала Селина. Она знала, на что способен Валентин в приступе гнева. Джессоп, впусти мистера Уорлеггана. Пусть останется, но только на пятнадцать минут. Если я позвоню в колокольчик, будь добр, войди и выкинь его вон. А пока сходи к Гейлсам и попроси Берта Гейлса прийти тебе на помощь.
