И не спал вовсе не из-за Татьяны.
Навалилось все сразу. Он подумал, что если бы что-то одно, то было бы тяжелей. Часть неприятностей в этом случае, как правило, берут на себя другие проблемы и, требуя решения, отвлекают, рассеивают плохое настроение.
Отвлекали от главного, от подозрительных страшных мыслей о матери. Он боялся этих мыслей. Подсекал их на корню, как только в голове невольно возникали. Догадка была жуткой, и Роберт ее гнал. У человека мыслительная форма существования в природе. Любая мысль, так или иначе, обретает реальность.
Неожиданным стало сообщение Джеймса Норриса о случае с Верой.
Нужно было подумать, как быть дальше. Расспрашивать ее нельзя, кому-то станет ясно, что он в курсе. В этой связи вдруг всплыла Тень, безымянная тень, годами по пятам следующая за Робертом, опекающая, теперь это понятно, в нем (не его!) то, что должно было стать в плохих руках орудием насилия, а не духовным освобождением человека, о котором мечтали они с Назаровым. Не эта ли тень убила Владимира Назарова, когда убедилась, что он пошел не по указанному пути и нарушил все планы заинтересованной стороны? А теперь подошла и его, Роберта очередь. Выходит, нельзя завершать конструкцию даже формально. И не завершать тоже нельзя.
Сам по себе возник вопрос: кто информатор, где этот невидимый глаз, следящий за каждым его движением. Теперь прокручивая в уме все свои передвижения, даже на машине, он пришел к выводу, что да, за каждым его шагом установлено жесткое уникальное наблюдение. Создавалось впечатление, что все окружающее – люди, стены, салон машины, одежда, собственная жена и квартира, даже он сам – потенциальные шпионы. Значит прав был Джеймс Норрис, проверяя индикатором скромную обстановку маминой комнаты и тыча своим прибором ему в грудь. Значит правда – в этом что-то очень серьезное есть. И Роберту сразу же, прямо сейчас, придя в свою лабораторию, следует наскоро собрать индикатор напряженности поля и тут же проверить наличие этих штучек!
Роберт остановил машину возле метро и растерянно осмотрел вокруг себя салон машины. Татьяна вопросительно взглянула на него:
– Мы приехали?
Роберт минуту помолчал.
– Нет.
– Ты хочешь, чтобы я опоздала?
– Ничего я не хочу! – раздраженно ответил он.
– А чего ты хочешь?
Только сейчас он понял, что страшно одинок. У него не было человека, которому можно было доверить жизненно важную проблему и при этом быть уверенным, что не будет сдан Черному Дьяволу с потрохами. Тому Дьяволу, о котором говорил Сабуров на Ученом Совете перед поездкой Назарова в Майами. О Дьяволе, который убил Сабурова, отрешенного и умного ученого.
– Я хочу, чтобы ты сказала, кто такой Леша.
– Ты его знаешь.
– Работает в Институте?
– Работает в отделе диагностики двигателей.
Роберт ее слова пропустил мимо ушей. Он знал этого Лешу. А спросил, чтобы что-то сказать.
– И поэтому ты в трансе. Любовь?
Татьяна смолчала.
– Ну, так зачем же печалиться? Радоваться нужно, – подковырнул Роберт. – Вся жизнь теперь у тебя впереди...
– Какая жизнь? – не поняла Татьяна.
– Ну... и та и эта...
Она задумалась, все равно ничего не поняв. А минуту спустя, бросила, будто открыла истину:
– Ни у тебя, ни у меня нет того, кому можно полностью довериться.
Роберт даже не удивился. Татьяна была той загадкой, какая появляется на Земле крайне редко. Это одна и единственная причина, по которой он совратил девочку, молодую воспитательницу детского сада, используя свои «чары», сделал ее своей женой. А может наоборот, она его?.. Ее редкие и роковые высказывания имели такую силу, что любой безнадежный спор между кем бы то ни было, моментально гас после брошенной в паузе ею короткой фразы. Да и на главный вопрос, еще не заданный, часто срывался с ее сексуального маленького рта вполне логичный ответ. Это выглядело на первый взгляд противоречиво, если иметь в виду ее наивную нехитрую манеру мышления. Скорей всего, она и сама не осознавала, что говорила. Казалось, в ней сидел ясновидец, изредка в нужный момент, высовывающийся из ее плоти, чтобы вовремя высказаться... А иной раз складывалось впечатление, что она заранее все знала, но молчала, боясь своих слов, чтобы ничего не изменить.
Ничего не изменить. Ему так это сейчас необходимо. Все грозило скатиться под откос, двигаясь по краю пропасти, стоило только остановиться или сбавить скорость.
– Он тут ни при чем.
– А что?
– Не знаю. Поехали, дорогой. Мне влетит.
Роберт завел. Тихонько тронул машину.
– Не опоздаем. Я хотел тебе что-то сказать.
– О своей маме?
– Они с Людой от меня что-то скрывают. Что-то касающееся мамы... Кстати она спрашивала...
– Я ей не нужна, ты знаешь.
– Она хотела тебя видеть. С Наташей.
– Наташа тоже спрашивала о ней, – она замолчала, глядя на приближающееся шестнадцатиэтажное здание Института, называемое сотрудниками стеклянной свечой. Такое название оно приобрело из-за преобладания стекла в своем ансамбле.
– Роберт, – Татьяна в нерешительности запнулась и добавила, беспокойно глянув на него, – твоя мама серьезно заболела. Она тебе это говорила?
Роберт промолчал. Смутная подавленность ощутимо пробежала по лицу.
Напротив стеклянного входа в Институт он припарковал машину.
Татьяна виновато стояла возле двери, как будто минуту назад не спешила, боясь опоздать. Не глядя на Роберта, сказала:
– Тебе нужно это знать. Но я тут ни причем, Роберт. Теперь она решила со мной помириться. Моя мама с ней хочет встретиться. И Наташа.
– Я знаю, – хмуро произнес он. – В
