Талиезо продолжал идти как ни в чем не бывало. Ани нежно сжимала икрами его теплые бока. Ее мальчик, такой сильный, такой уверенный в себе. Несмотря на то что Зеера постоянно менялась, они уже ходили по этому пути, и чутье у Талиезо было гораздо лучше, чем у его хозяйки. Ани коснулась его сущности, позволив собственной сущности протянуться тонкой дымкой по пустыне, цепляясь, растягивая сети и оглядываясь вокруг… Судя по ощущениям, у его ауры был холодный сине-зеленый оттенок, а ее аура отсвечивала тускло-красным цветом глины с зелеными и коричневыми просветами.
Магия д’зеерани, которую Ани впитала с первым глотком материнского молока, продолжала петь у нее в костях. Эта магия была ее тайной и станет ее погибелью, случись кому-нибудь узнать о ней.
Каждая земля хранит свои чары, но ни в одной не рады заклинателям костей.
Талиезо повернул морду на север в тот самый момент, когда Ани уловила бледно-голубую дрожь на дальних рубежах своих ощущений.
– Туда. – Открыв глаза, она увидела, как Ханней пальцем указывает направление. – Вода, не самая сладкая, но и не слишком затхлая. Будем ли мы сегодня разбивать лагерь?
Ани коротко кивнула.
– Ты уже бывала в этом оазисе?
– Нет, верховная наставница. Я ездила к Костям Эта, но мы всегда шли северным путем.
– Тогда мне стоит похвалить твой нюх, юная Джа’Акари.
Ханней зарделась от удовольствия, но похвалы оказалось недостаточно, чтобы развязать ей язык.
В эту ночь они разбили лагерь на полоске зелени в тени Костей Эта. Некогда жемчужина Зееры с многочисленными деревьями, тарбоками и снующими мимо птичьими стайками, этот оазис проигрывал длительным засухам одну битву за другой, до тех пор пока не превратился в овеваемый мертвыми ветрами островок сухой травы с лужей пресной воды, которая имела неприятный привкус и казалась кипяченой. Талиезо недовольно фыркнул, но выпил несколько мисок. Зато кобыла Ханней оказалась менее сговорчивой. Она замотала своей мягкой маленькой мордочкой и с негодованием уставилась на двуногих. Когда же стало понятно, что воды посвежей не предвидится, лошадка наконец начала пить, однако у нее на морде читалось такое отвращение, что Ани невольно улыбнулась. Кобылы иногда ведут себя как неразумные дети…
…То же самое можно сказать о юных девушках. Ханней послушно разведала местность, накормила лошадей положенной мерой пшена, развела небольшой костерок, прикрыв его, чтобы не привлекать лишнего внимания, вытащила еду и мехи с водой, но при этом продолжала упорно отводить глаза и держать рот на замке. Истаза Ани сидела на сухой палой листве и наблюдала за этим представлением с гордостью, восторгом и легким раздражением.
– Послушай, девочка… – заговорила она.
– Не девочка, а Ханней Джа’Акари. – Она вручила Ани ее долю походного хлеба с пеммиканом и впервые за день ответила ей прямым взглядом. – Сегодня я буду первой нести стражу, истаза Ани. Разбудить вас, когда время дойдет до шестой отметки?
Ани с улыбкой приняла еду и тут же резко помотала головой.
– Разбуди меня в три. Мы оставим лошадей здесь, а сами пройдем остаток пути пешком, пока песок еще прохладный, а змеиный выводок сонный. – Она разломила кругляш походного хлеба пополам. – Собираешься ли ты рассказать мне, что тебя волнует, или придется выбивать из тебя сведения палкой?
Ханней поджала губы.
– Сначала вам придется меня поймать.
Какая же ты невыносимая, дрянная девчонка! Ани запила хлеб водой и скорчила гримасу.
– И эта вода тоже застоялась.
– Верно. Сердечные матери говорят, что соляные кувшины не сохраняют ее свежесть.
– За фик! Видимо, придется отправить делегацию джа’сайани в Салар Меррадж. Еще одна забота…
– Я слышала, как умм Нурати говорила с Хафсой Азейной до их отъезда о том, чтобы купить новые кувшины. Первая мать сказала, что караван будет проезжать мимо Соленых Земель. – Девушка внезапно ужасно заинтересовалась пригоршней пеммикана и начала искать в ней ягоды. – Верховная наставница?
– Что? – Ани повернула голову в сторону пасущихся лошадей, чтобы девушке было легче раскрыться перед ней.
– Говорят, что Сулейма повредила разум, а не только тело. Прежде чем лекари погрузили ее в сон, она кричала о… каких-то странных вещах. – Ханней помедлила. – Разговаривала с кем-то невидимым.
Ани решила, что теперь начинает понимать тревогу этой девушки. Воительница обязана полагаться на свою сестру по оружию и доверять ей. Те же, кто повредился в уме из-за болезни, травмы или жестокой усмешки судьбы, не подходили для солдатской жизни.
– Хафса Азейна – умелая повелительница снов. Сулейма в хороших руках.
– Но повелители снов не обладают даром исцеления, верно? Повелевать снами – это убийственная магия… И к тому же Хафса Азейна родилась в чужих краях.
Последние слова были произнесены с отстраненным видом. В чужих краях. Как будто чужие обычаи были дурными и их следовало бояться и сторониться. Ани попыталась не выказывать тревоги. В ее ушах звенела давняя-давняя вражда и мучительные вопли смертоубийства.
– Я еще ни разу не слышала, чтобы ты так отзывалась о чужестранцах. Где ты этого нахваталась?
Явно расстроенная, Ханней пожала плечами.
– Послушай меня, Ханней, ты – хорошая и к тому же умная девушка. Если кто-то распространяет подобные настроения среди джа’акари… – Ани попыталась избавиться от лекторского тона, заметив, что взгляд девушки потух, а рот упрямо сжался. – Ханней, ты должна мне сказать. Кто говорил тебе подобные вещи?
– Никто, истаза Ани. Просто в моей голове промелькнула эта мысль. Простите меня.
Девушка забросила в рот пригоршню пеммикана и запила ее несвежей водой. Ее лицо оставалось бесстрастным. Ани почувствовала, что снова потеряла с ней контакт.
– Ханней…
– Ханней Джа’Акари. – Девушка коснулась пальцем смазанного ароматными маслами виска. Оскорбленная Ани резко набрала воздух в легкие. – Вам следует поспать, верховная наставница. Уже поздно, а первую вахту несу я.
Сейчас совсем не так поздно, как тебе кажется, девочка. И я была Джа’Акари еще до того, как твоя мать надумала гоняться за отцом вокруг походного костра.
Но вслух Ани этого не сказала. Она поднялась, чтобы взглянуть на лошадь – не потому, что Талиезо нуждался в особой заботе, просто почувствовала, что если не сделает очень много глубоких медленных вдохов, то устроит этой негоднице такой нагоняй, что та будет бежать до Эйш Калумма. Посмотрев на лошадь, верховная наставница выбрала низкое гладкое место для сна.
Ани лежала, завернувшись в седельное одеяло и собственное раздражение, и слушала потрескивание костра да серебристый смех звезд, холодных и таких далеких. Закрыв глаза, она пила остывающий ночной воздух, но еще долго не могла забыться, а когда ей это все-таки удалось, ее сны были тревожными.
Во сне Ани давала наставления своим девочкам – те
