Первая воительница стояла с серьезным видом, гордая, как сама Зеера. Она высоко подняла кулаки в старинном жесте вызова.

– Джа’Акари!

– Джа’Акари! – одобрительно загудела толпа. – Джа’Акари!

Таммас поднял на Ханней взгляд и скользнул кончиками пальцев по своим губам, и девушка почувствовала его поцелуй в собственной душе.

В эту ночь Ханней была не единственной джа’акари, которую почтили джа’сайани. Многих воительниц одарили мечом, луком или чистокровной кобылой, и не одна молодая женщина посмотрела на своего дарителя голодными глазами. Когда кого-нибудь долго морили кислой водой и пеммиканом, – сказала бы истаза Ани, – любое блюдо заставит рот наполниться слюной.

И все же Ханней чувствовала себя выше своих подруг. Ее любимая Сулейма почтила ее перьями львиной змеи, а Зеера подарила ей достойного мужчину. Она ждала, что какая-нибудь из старейшин с криками Кхутлани! Кхутлани! вот-вот отнимет все это у нее и ловко стукнет по макушке костылем.

Ее мечты воплотились в жизнь.

Луны были пьяны сиянием звезд к тому времени, как подарили последние подарки, прозвучали последние крики благодарности и все это было отобрано и водружено на головы старейшин в качестве долга, который следовало оплатить ко времени сбора урожая, когда джа’акари устроят пир своим братьям. За этим последовали танцы, угощения, уска и мед, а потом, конечно, снова танцы.

Ханней посадили между первой воительницей и Таммасом, и она была так сильно потрясена, что совсем не чувствовала голода. Она пробовала поставленные перед ней блюда – поступить иначе было бы немыслимо, – однако ее живот болел от одного вида всего этот изобилия. Тут был хлеб из корней пайи и пюре из гуавы, соленая рыба на подушке из горьких трав, жареное мясо и яйца. Предполагалось, что шариб должен был привлечь тучный год, и, эхуани, столы стонали под весом этих блюд.

Но самым соблазнительным блюдом был Таммас.

Он сидел рядом с Ханней, одетый в небесно-голубой туар. Завитки его волос выглядывали из-под убора, и ей хотелось дотянуться и зачесать их назад. Сапфир подмигивал ей из мочки его уха всякий раз, когда Таммас оборачивался. Его запах притягивал ее, как мед пчелу. Ханней наблюдала за тем, как он держит яйцо в своих длинных крепких пальцах, как раскалывает хрупкую скорлупу и подносит нежную плоть ко рту.

Йех Ату, этот мужчина доведет ее до беды. Ему достаточно было съесть яйцо, и она уже разлилась лужей желания у его ног.

Таммас встретился с ней взглядом, его рот раскрылся, и он облизал губы.

– Перестань! – зашипела Ханней. – Так нечестно!

Он рассмеялся, и ей захотелось сорвать с него одежду. Их руки соприкоснулись, когда они одновременно потянулись за медом, и новая волна жара обдала девушку с такой силой, что она почувствовала себя пьяной, не сделав ни глотка.

– Я больше не выдержу этого издевательства. – Первая воительница с раздраженным стуком поставила свою чашу из рога. – Понимаю, вы двое не можете ничего с собой поделать, но по велению Ату я столкну вас лбами, если мне придется провести в вашем обществе еще хоть секунду.

Ханней почувствовала, как ее щеки вспыхнули.

– Первая воительница…

– Нет! Ступайте вон! Ааааа, я и слышать ничего не хочу. И уж точно не хочу за всем этим наблюдать. – Она замахала на них руками. – В любом случае вы двое не сможете вытерпеть мужской танец, а у меня нет ни малейшего желания смотреть на спаривание парочки котят на песке. Идите. Ступайте! Отыщите себе палатку или клочок травы, или что угодно. Просто уходите. – Сарета потянулась за медом, словно хотела смыть кислый привкус во рту.

– Не думаю, что она шутит, – прошептал Таммас. Его глаза горели, как луны. – Моя палатка стоит внизу по течению, сразу за пастбищем…

Тело Ханней обдало каким-то совершенно новым, пугающим жаром.

– Еще рано. В этом году я должна танцевать со стражниками.

– Но…

– Голой.

Ханней посмотрела на Таммаса беспомощным, растерянным взглядом, сжираемая бурей, которую сама же и породила. Когда он встал и протянул ей руки, девушка позволила увести себя от огней и обернуть в теплые объятия зееранийской ночи. Луны еще никогда не висели так низко, а звезды не горели так ярко, и никогда пески не пели так сладко. Таммас держал Ханней за руку, и его прикосновение было теплым, нежным и наполненным обещаниями, и девушка не знала, хочет бежать с ним или от него, и только ноги умоляли ее: Спеши, спеши, спеши.

Когда они подошли к его темно-синей палатке, Ханней замерла, как косуля при виде вашая. Дайруз действительно потерся о ее ноги, исчезая в ночи, и она почувствовала его прикосновение к своему разуму.

Добро пожаловать, маленькая сестренка.

Над Дибрисом поднялся прохладный ветерок, рожденный из дождя, томления и ускорения перерожденного мира. Он погладил голую кожу на висках у Ханней, прошелся по перьям на ее головном уборе и заставил крошечные серебряные колокольчики запеть, когда она вздрогнула от внезапной горячки. Таммас обернулся к ней и потянулся, чтобы взять ее за руку.

Он открыл рот, и Ханней знала, что он собирается ей сказать: Не бойся, я не причиню тебе вреда; ты прекрасна – и всякие прочие глупости, которые мужчина говорит женщине, когда на самом деле хочет произнести: Ты – моя. Но Ханней поняла, что не боится, что желает его, даже если это принесет боль, и ей не было нужды в пустых словах, она нуждалась лишь в прикосновении к своему телу. Поэтому она потянулась и расстегнула заклепки на своей куртке, и позволила ей упасть.

В палатку они так и не забрались.

Луны и звезды были свидетелями тому, как они сошлись под небом пустыни и нашли друг в друге удовольствие, как са встретилось с ка, а плоть с плотью, и пустыня пела им песнь, столь сладкую и могущественную, что они могли бы заплакать, если бы расслышали ее сквозь крики, вздохи и нежные-нежные стоны любви. И лишь когда луны оказались на дальней стороне неба, а малышка Диди начала бледнеть и уставать, они наконец нашли успокоение в тяжелом и удовлетворенном переплетении.

Ханней почувствовала, как пот высох на разгоряченной коже ее любовника, и ощутила собственный запах на теле Таммаса, когда сонно прижалась губами к его шее. Она заключила в объятия своего мужчину и унеслась в самый глубокий и беззаветный сон в своей жизни.

Небо на востоке только начало бледнеть в предвкушении первого поцелуя Дракона Солнца Акари, когда Таммас зашевелился, потянулся и чмокнул ее в макушку. Ханней обхватила его руками за талию и улыбнулась, еще не готовая открыть глаза и удивиться тому, куда подевалась ее одежда, и обеспокоиться по поводу того, не увидел ли их кто-нибудь посторонний. Она скорее почувствовала, чем услышала его смех – Таммас замурлыкал, как большой кот, и отстранился, оставляя