– Я думала, что вы собирались…

– Хватит, девушка. – Старшая женщина, короткая, приземистая, разодетая в пестрые желто-зеленые одежды, вложила в руку Ханней мех с вином. – Это должно тебе помочь. В твоем возрасте я прошла через то же самое. Сначала я и смотреть не могла на своего Хадида, и вдруг меня точно молнией поразило.

Ханней поднесла мех к губам, пытаясь стереть из головы образ целующихся людей среднего возраста, и набрала в рот немного джинберрийского вина. Оно было свежим, сладким и пахло летними днями на берегу реки.

– Прими мою благодарность, верховная мастерица. – Девушка попыталась вернуть Сарете мех с вином, но та отступила, подняв в воздух обе руки, и на ее круглом лице появилась улыбка.

– Ох, оставь его себе, девочка. – Она подавила смешок. – Тебе понадобится вся помощь мира. Я хорошо помню, что такое айам бинат.

Ханней рассмеялась и сделала еще один глоток вина. Когда Таммас исчез из виду, ей стало легче, но она продолжала чувствовать, как ее дух тянется к нему, точно он был магнитом, а она – пригоршней железной стружки.

Или скорее железной страсти.

Остаток дня пролетел, как песок сквозь горлышко песочных часов, каждая минута тонула в осознании его присутствия.

Этот шариб устраивали джа’сайани, в то время как джа’акари занимались организацией осеннего – стражники щедро угощали воительниц и осыпали их подарками, чтобы те были у них в долгу до времени сбора урожая. Таким нехитрым способом люди пытались поддерживать равновесие между са и ка.

Первым делом шло подтверждение и передача почестей и титулов. Хотя обычно на этом этапе Ханней засыпала – они с Сулеймой научились спать с открытыми глазами, – на этот раз все было по-другому. В этом году вместо умм Нурати, представлявшей своего нового малыша, перед народом предстала новая первая мать. Нурати, мать матерей, никогда больше не обрадует их своей прелестью и грацией.

Ханней с трудом припоминала предшественницу Нурати, смуглую седовласую женщину, имевшую пристрастие к гирляндам из красных и желтых цветов. И она уж точно не ожидала, что ей доведется увидеть, как новая первая мать поднимется, подставив голову, чтобы ей на бровь надели белый, цвета песчаного орла головной убор, а шею украсили обручем из серебра и ляпис-лазури. Эта новая женщина казалась самозванкой даже ребенку у нее на руках – ворочавшейся и пищащей новорожденной дочери Нурати.

Ханней выгнула шею, высматривая Таммаса. На его лице блестели слезы, и она пожалела, что не стои´т сейчас рядом с ним.

После назначения новой первой матери возвестили результаты проведенной джа’сайани переписи – выживших и умерших младенцев, выплаченных и невыплаченных долгов и смертей. Умерших в прошедшем году оказалось больше, чем рожденных, что продолжалось с тех пор, как Ханней себя помнила, и все же этот год был особенно неудачным. Только двоих человек – одним из них оказался Измай – выбрали в зееравашани, а Параджа решила вернуться к диким вашаям после гибели своей китрен. Это был жестокий удар для народа.

Ханней слушала вполуха, когда провозглашали права жеребцов на следующий год. Бусины, которые они с Сулеймой вплели в гривы юных утракских жеребцов, не были замечены, и теперь они имели право скрестить своих кобыл с зейтанскими быстроходами и храбрыми сердцем черными руххо. Сулейма должна была бы находиться в этот день рядом с ней – эта победа принадлежала им обеим, а не ей одной. Но при следующей мысли рот Ханней растянулся в ухмылке.

Когда Сулейма узнает о Таммасе, она ее прикончит.

Ханней спросила себя, нашла ли ее сестра по оружию достойного гайатани среди чужеземцев, и решила, что нет.

Несколько джа’сайани исполнили перед ними танец – мужской, состоявший из высоких прыжков, криков и красноречивого сотрясания копьем. Это было увлекательное действо, нацеленное на то, чтобы возбудить кровь и привлечь внимание молодых незанятых девиц. И эффект был налицо. Ханней допила джинберрийское вино, радуясь тому, что Таммаса не выбрали для танца этого года. В конце концов, у воительниц тоже есть предел терпения.

Как будто подслушав ее мысли, Таммас повернул голову и поймал ее взгляд. Ямочки на его щеках стали глубже, заставляя ее думать о нем…

– Ханней Джа’Акари.

При звуке знакомого голоса девушка с хорошо различимым хрустом повернула голову. Нептара сочувственно поморщилась. Сарета встала и направилась к столу, за которым сидели все прочие высокопоставленные женщины. С ними был Измай, с головы до ног закутанный в синие одежды джа’сайани и как никогда напоминавший старшего брата. Он держал в руках большой шелковый сверток. Лицо Измая светилось улыбкой. Рядом с ним стояла его молодая вашаевская самка со смеющимися глазами.

– Ханней! – еще раз позвал Измай, глядя при этом прямо на нее. – Ханней Джа’Акари!

Девушка сделала шаг вперед и, рассыпаясь в извинениях, начала прорываться сквозь толпу людей, подавляющее большинство которых было выше ее по рангу. Подойдя к своему младшему кузену, Ханней остановилась и поклонилась, а затем тихо ахнула, когда, выпрямившись, взглянула на него. И когда это Измай успел так вырасти? Когда его плечи стали такими широкими?

– Отсюда я не дотянусь до твоего лица.

– Джа’Сайани.

Ханней сделала шаг вперед.

Измай резко сбросил шелковое покрывало, и толпа ахнула от восхищения. В руках он держал головной убор из львиной змеи, почти не уступавший красотой убору самой Сареты. Улыбка Измая стала шире, и он поднял убор вверх, чтобы все смогли его рассмотреть.

– Перо, плоть и кость врага, – сказал юноша, гордо глядя на Ханней. – Он пал от руки твоей сестры по оружию, для того чтобы ты носила его с честью. – Измай надел перья на голову Ханней, завязав их в волосах.

Перья старой, убитой Сулеймой змеи, ярко-голубые, цвета индиго, зеленые, фиолетовые и черные, ниспадали с висков Ханней и слегка касались ее плеч. Крошечные серебряные колокольчики и слезинка ляпис-лазури величиной с ее большой палец выступали из переплетения тонких серебряных цепочек, закрывавших лоб.

Убор был легким, как дыхание, и на глазах у всех поднял груз с ее сердца. Он был тяжелее горы, прижимая ее к земле, словно долг перед племенем.

Затем Измай встряхнул куртку, искусно расшитую зубами львиной змеи, лазуритом и костью, надел ее на Ханней и закрепил застежки, при этом жутко покраснев. Он изо всех сил старался не касаться ее кожи, и девушка подавила желание поддразнить его, точно они все еще были детьми.

Ханней подумала, что выглядит сейчас, должно быть, как дочь Зула Дин, готовящаяся ринуться в битву. Она впервые почувствовала себя воительницей. Величие момента разрасталось в ее груди, угрожая брызнуть из глаз.

– Джа’Акари, – прошептал Измай, ее товарищ по детским играм, который теперь носил синий туар взрослого мужчины. – Айе, Ханней, ты – истинная Джа’Акари. – А потом подмигнул ей. – Что я тебе