простейших сопереживания, сострадания и готовности рискнуть раскрыться другим казались ему неотменимой частью человеческого характера. Понятно, что Барри Лоучу не по плечу было тягаться на идеологической почве как бы Апологии и искупибельности человека – хотя он и сумел исправить небольшой изъян в броске брата, который напрягал его flexor carpi ulnaris, и тем самым значительно повысил процент попаданий, – но он не только отчаянно желал одновременно поддержать мечту матери и собственные косвенно-спортивные амбиции, он и сам по себе был духовно-позитивным пареньком, который отказывался просто поверить во внезапное отчаяние брата из-за дефицита сострадания и тепла в предположительно автомиметичном и божественном творении Господа, и ухитрился втянуть брата в разгоряченные и высокоуровневые дебаты на тему духовности и потенциала души, в духе бесед Алеши и Ивана в старых добрых «Братьях К.», хотя, наверное, и близко не такие эрудированные и начитанные, и со стороны брата не слышалось ничего похожего на канцерогенную горечь ивановской истории о Великом инквизиторе.

Вкратце, в конце концов все свелось вот к чему: отчаявшийся Барри Лоуч – в то время как миссис Л. уже перешла на 25 мг ежедневного Ативана ³⁸⁴ и едва ли не поселилась в озаренной свечами апсиде приходской церкви Лоучей, – Лоуч бросает брату вызов, что сможет как-нибудь доказать – рискуя собственным временем, а может, и в какой-то степени здоровьем, – что человеческий характер вовсе не такой несострадающий и некротичный, как подвигает думать брата его нынешнее состояние депрессии. После нескольких предложений и отводов пари, которые были чересчур даже для отчаяния Барри Лоуча, братья наконец сговорились на, типа, испытании-эксперименте. Павший духом брат, по сути, предложил Барри Лоучу какое-то время не мыться и не переодеваться, и выглядеть бездомным, затрапезным, завшивевшим и заметно нуждающимся в простейшем человеческом милосердии, и встать перед станцией метро «Парк-стрит» на краю парка Бостон-Коммон, в ряду с остальными люмпеновскими отбросами сообщества в центре города, которые обычно стоят у станции метро и чистят мелочь, и протянуть свою нечистую руку, но вместо того, чтобы чистить мелочь, просто просить пешеходопоток коснуться его. Только коснуться. Т. е. проявить какие-то простейшие человеческое тепло и желание контакта. И Барри встает. И стоит. Минуют дни. Его собственная духовно позитивная конституция начинает получать удары в солнечное сплетение. Непонятно, насколько тут виновата мерзопакостность его внешности; просто оказалось, что если стоять у входа на станцию с протянутой рукой и просить людей коснуться его, то можно быть уверенным, что последнее, чего захочет любой прохожий в здравом уме, – это его коснуться. Возможно, что респектабельное общество с рюкзаками, сотовыми и собачками в красных свитерочках думало, что тыкать рукой и кричать: «Коснитесь, просто коснитесь меня, пожалуйста», – какое-то новое арго чистильщиков для «Дайте мне мелочи», потому что Барри Лоуч обнаружил, что под конец дня приносит домой довольно впечатляющий ежедневный улов $ – значительно больше, чем зарабатывал на учебно-производственной практике, бинтуя лодыжки и стерилизуя зубные протезы игроков в лакросс из Бостонского колледжа. Граждане, оказывается, находили его просьбу достаточно трогательной, чтобы давать $; но брат Б. Лоуча – который часто стоял там же в мирской одежде без воротничка, прислонившись к пластмассовому косяку дверей станции метро, ухмыляясь и от нечего делать тасуя колоду карт, – не упускал возможности подчеркнуть нервную болезненность, с которой благодетели роняли в руку Барри Лоуча мелочь или $, этакие хлещущие или рваные одномоментные жесты, как будто они что-то выхватывали с конфорки, ни разу его не коснувшись, и что они, швыряя милостыню Б. Л., редко мешкали или хотя бы шли на зрительный контакт, не то что приближались своей рукой хотя бы близко к контакту с затрапезной рукой Б. Л. Брат не без оснований отбраковал случайный контакт с одним пешеходом, который споткнулся, бросая четвертак, и позволил Барри прервать его падение, не говоря уже о нищенке с биполярным расстройством, которая под конец третьей недели Испытания заломила голову Барри Лоуча и пыталась откусить ему ухо. Барри Л. отказывался уступать обстоятельствам и мизантропии, и Испытание тянулось неделя за неделей, и старший брат наконец заскучал, перестал приходить и вернулся к себе в комнату ждать, когда администрация семинарии Святого Иоанна официально попросит его на выход, а Барри Лоуч закончил семестр с хвостами по курсам тренерства и вылетел с учебно-производственной практики из-за неявки, и переживал личный духовный кризис неделю за неделей, а затем месяц за месяцем, пока прохожий за прохожим интерпретировали его взывание о контакте как просьбу денег и подменяли подлинный телесный контакт абстрактной лишней мелочью; и некоторых других сомнительных чистильщиков станции метро подход Барри заинтриговал – не говоря уже о выручке, – и они начали перенимать возглас «Коснитесь меня, пожалуйста, пожалуйста, кто-нибудь!», что, понятно, только больше подорвало шансы Барри Лоуча на то, что какой-нибудь гражданин интерпретирует его просьбу буквально и сострадательно и по-человечески наложит на него руки; и вот плесенью некротической гнили начала покрываться собственная душа Лоуча, а его позитивный взгляд на так называемую нормальную и достойную человеческую расу подвергался мрачной ревизии; и когда остальные грязные и отверженные чистильщики центрального округа стали относиться к нему как к сотоварищу и заговорили с ним на равных, и предложили согревающие напитки из бутылок в коричневых пакетах, он почувствовал, что слишком разочарован и холодно-одинок, чтобы отказаться, и так погрузился в абсолютный ил самого дна социоэкономического утиного пруда метрополии Бостона. И но что потом случилось с недужным духом старшим братом, и преуспел ли он, и что стало с его призванием, в эташной истории о Лоуче остается покрытой мраком тайной, потому что теперь фокус целиком смещается на Лоуча и как он стал забывать – после стольких месяцев отвращения со стороны граждан и хоть какого-то заботливого или сострадательного отношения только от бездомных и наркозависимых чистильщиков, – что вообще такое душ, или посудомойка, или массаж связок, не говоря уже о карьерных амбициях или каком-то позитивном взгляде на неотъемлемую человеческую доброту, и более того, как Барри Лоуч стал опасно близок к тому, чтобы навсегда раствориться среди отбросов и отребья улиц метрополии Бостона и провести остаток взрослой жизни бездомным, завшивевшим, чистящим у Бостон-Коммон и выпивающим из коричневых бумажных пакетов, когда к концу девятого месяца Испытания его мольбу – а также заодно мольбы еще дюжины или около того циничных чистильщиков по обе руки от Лоуча, вымаливающих всего одно прикосновение и протягивающих собственные руки, – когда все эти мольбы воспринял буквально и ответил на них теплым рукопожатием – от подателя которого не отшатнулись только самые нетрезвые чистильщики, а также Лоуч, –