20 ноября

Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Перед фандрайзинговой выставкой и торжеством Gaudeamus Igitur

Обычно немаловажная часть организации банкета там, где живешь, – это наблюдать, как на празднество приезжают разные люди: Варшаверы, Гартоны, Пелтасоны и Прайны, Чины, Мидлбруки и Гелбы, случайный Лоуэлл, Бакмены в бордовом «Вольво» с их молчаливым взрослым сыном за рулем, которого больше нигде не встретишь, если он не везет куда-нибудь Кирка и Бинни Бакменов. Доктор Хикл и его жуткая племянница. Чавафы и Хэвены. Рейхагены. Разбитая дрожательным параличом и мегабогатая миссис Варшавер с парой дизайнерских тросточек. Братья Донаган из «Ногтей Свелте». Но обычно нам не доводится увидеть, как они – друзья и меценаты ЭТА – приезжают на фандрайзинговый выставочный матч и банкет. Обычно, пока они приезжают и их приветствует Тэвис, мы все в раздевалках, одеваемся и разминаемся, готовимся к выставке. Нас бреет и бинтует Лоуч, и т. д.

Должно быть, для обычных гостей это тоже необычное мероприятие, потому что первые часы они только смотрят, как мы играем, – они зрители, – затем в какой-то момент, когда закругляется последняя пара матчей, в Админке появляются ребята в белых пиджаках с подносами, и начинается банкет, и уже гости становятся участниками и шоуменами.

Одеваемся и разминаемся, обматываем рукоятки «ГазТексом» или насыпаем в кисет фуллерову землю (Койл, Фрир, Стайс, Трауб) или опилки (Вагенкнехт, Чу), бинтуемся – у кого половое созревание, те бреются и бинтуются. Ритуал. Даже разговор как таковой обычно обретает вневременной церемониальный характер. Джон Уэйн, как всегда, сутулился на скамье у своего шкафчика, накинув на голову как капюшон полотенце, катал на костяшках пальцев монетку. Шоу щипал кожу между большим и указательным пальцами – акупрессура от головной боли. Все погрузились в свой как бы автопилотный ритуал. Носки кроссовок Потлергетса смотрели друг на друга под дверью кабинки. Кан пытался раскрутить на пальце теннисный мячик, как баскетбольный. У раковины Элиот Корнспан прочищал с горячей водой носовые пазухи; больше никто к раковине не приближался. Циркулировало, опровергалось, меняло антигены и возвращалось некоторое количество слухов о квебекской юниорской команде и экстремальности метеоусловий. Высокий регистр ветра было слышно даже здесь. Паренек Чиксентмихайи изображал какое-то пиаффе на месте, касаясь коленями груди, разминая сгибатели бедер. Трельч сидел перед своим шкафчиком рядом с Уэйном с невключенным микрофоном на голове и заранее комментировал свой матч. Слышались обвинения в пердеже и их опровержения. Рэйдер хлопнул полотенцем Вагенкнехта, который любил подолгу стоять, согнувшись в талии с головой у коленей. Арсланян неподвижно сидел в углу, в повязке то ли из аскотского, то ли какого-то другого очень утонченного галстука, наклонив голову, как слепой. Было непонятно, доведется ли командам Б вообще выйти на корт; никто не знал, сколько кортов в Союзе МТИ. Туда-сюда юркали слухи. Майкла Пемулиса никто не видел с самого утра, когда, по словам Антона Дусетта, он видел Пемулиса «ошивающимся» у помоек Западного корпуса с выражением «тревожной депрессии» на лице.

Затем раздался небольшой, но единогласный радостный возглас нескольких игроков, когда в дверях появился Отис П. Господ в сопровождении своего мертвенно-бледного отца, только что из послеоперационного отделения после удаления монитора и спавший с лица, но почти как огурец, с марлевой повязкой на шее всего лишь в бархотку толщиной и странным эллипсом красной сухой кожи вокруг рта и ноздрей. Он вошел, пожал кому-то руки, воспользовался кабинкой по соседству с Полтергейстом и ушел; он сегодня не играл.

Дж. Л. Сбит намазывал вяжущим средством область подбородка.

Истерический слух, что квебекских игроков заметили съезжающими по пандусу из чартерного автобуса на главной парковке и что они по всем признакам не квебекские юниоры команд КД и КУ, а какой-то взрослый квебекский параолимпийский контингент на колясках, – этот слух с шальной скоростью облетел раздевалку и заглох, когда парочка до-14, которые сжигали нервную энергию, носившись туда-сюда и проверяя слухи, унеслись вверх по лестнице проверять слух и не вернулись.

Из-за стены с женской половины мы легко различали, как Тод и Донни Стотт призывают Камиллу, богиню скорости и легкой поступи. У Тод после завтрака случился истерический припадок, потому что Путринкур не явилась на предматчевую планерку женских тренеров и, судя по всему, ушла в самоволку. Лоуч со товарищи снарядили Теда Шахта сложным коленным фиксатором с параллельными алюминиевыми штифтами по бокам и дырочкой размером с пятак на резине на коленной чашечке для дермальной вентиляции, и Шахт ковылял между кабинками и раздевалкой на пятках, вытянув перед собой руки, изображая Франкенштейна. Некоторые разговаривали сами с собой у своих шкафчиков. Барри Лоуч стоял на колене и брил левую лодыжку Хэла перед бинтованием спортивной лентой. Некоторые из нас заметили вслух, что Хэл не ел обычные полагающиеся «Сникерс» или «АминоПал». Во время бинтования Хэл опирался руками на плечи Лоуча. Матчевая повязка – это два горизонтальных слоя над самой шишкой malleolus, затем прямо вниз и четыре раза вокруг tarsus перед самым суставом, чтобы и оставалось место для сгибания, и была уплотняющая и поддерживающая повязка. Затем Лоуч натягивает поверх ленты эластичный и влагоотводящий носки, затем надевает маленькую надувную штуковину «Эйркаст» и накачивает до нужного давления, сверяясь по маленькому манометру, и застегивает на липучки достаточно туго, чтобы обеспечить и поддержку, и максимальное сгибание. В течение всего процесса Хэл сидел на скамье и опирался на плечи Лоуча. Всем рано или поздно приходилось опираться на плечи Лоуча. Бритье и бинтование Хэла заняли четыре минуты. Колено Шахта и подколенное сухожилие Фрэн Анвин занимали по десять минут. Четвертак Уэйна как будто плясал на костяшках. Из-за полотенца на голове было видно только очень тонкий овальный фрагмент лица – как миндаль, стоящий на кончике. В шкафчике у Уэйна, видимо, был дисковый плеер, и играла Джони Митчелл, но никто не возражал, потому что он включил очень тихо. Стайс выдувал пурпурный пузырь. Фрир пытался дотянуться до носков. Трауб и Кит, тоже со скамьи для бинтования, позже говорили, что Хэл странно себя вел. Например, говорили они, спрашивал Лоуча, не бывало ли у того странного ощущения от предматчевой раздевалки, замкнутого, электрического, как будто все в ней уже делалось и говорилось так часто, что теперь кажется записанным, и все они существуют, по сути, как преобразования Фурье поз и привычек, сохраненные и в конкретные моменты вызываемые для нового эфира. То, что Трауб расслышал как преобразования Фурье,