из голосов над головой не обращался к нему. Его мнение не требовалось. Отчасти он надеялся, что ему без его ведома ставят капельницу с Демеролом. Он булькал и мычал, повторяя «наркоман». И это правда, что он наркоман, он точно это знал. Крокодил, который любил носить «Хейнс», Ленни, который за кафедрой любил говорить: «Истина сделает вас свободными, но только когда с вами разберется». Кто-то в коридоре рыдал так, что вот-вот сердце надорвется. Он представил, как помпрокурора, сняв шляпу, горячо молится, чтобы Гейтли выжил, и помпрокурора смог отправить его в ИУМ-Уолпол. Резкий треск, который он услышал в упор, был от ленты на небритом рту, которую сорвали так быстро, что он почти ничего не почувствовал. Он старался не думать о том, как почувствует себя плечо, если ему постучат по груди, как стучат мертвым. Интерком спокойно позвякивал. Он слышал, как в коридоре мимо двери шли беседующие люди, останавливались на секунду, чтобы заглянуть, но не прерывали беседы. Ему пришло в голову, что если он умрет, то все остальные останутся, и пойдут домой, и поужинают, и поиксят жен, и лягут спать. Беседующий голос у дверей засмеялся и сказал кому-то, что в наши дни все трудней отличить гомосексуалистов от тех, кто избивает гомосексуалистов. Он не мог представить мир без себя. Он вспомнил, как два товарища по команде из школы Беверли избивали так называемого пацана-гомосексуалиста, пока Гейтли отходил, не желая занимать ничью сторону. В отвращении от обеих сторон конфликта. Он представил, как станет гомосексуалистом в Уолполе. Он представил, как будет ходить на одно собрание в неделю, и жить с пастушьим посохом и попугаем, и играть в криббидж на сигареты, и лежать на боку на койке в камере лицом к стене, дрочить на воспоминания о сиськах. Он увидел помпрокурора со склоненной головой и шляпой у груди.

Кто-то над головой спросил кого-то еще, готовы ли они, и кто-то прокомментировал размер головы Гейтли и схватил Гейтли за голову, а потом он почувствовал глубоко внутри движение вверх, такое личное и ужасное, что проснулся. Открылся только один глаз, потому что из-за падения на пол второй налился и заплыл, как сосиска. Весь его перед был холодным от часов, проведенных на мокром полу. Факельман где-то позади бормотал какую-то ерунду, состоявшую целиком из «г».

Его открытый глаз видел окно люксовых апартаментов. Снаружи стоял рассвет, светящийся серый, и птичкам на голых деревьях было о чем поговорить; и за большим окном были лицо и мелькающие руки. Гейтли попытался восстановить кадровую развертку зрения. За окном была Памела Хоффман-Джип. Их апартаменты находились на втором этаже люксового комплекса. Она была на дереве за окном, стояла на ветке, заглядывала внутрь, то ли дико жестикулируя, то ли пытаясь удержать равновесие. На Гейтли накатило беспокойство, что она может упасть с ветки, и он уже готовился попросить пол, пожалуйста, может, на секундочку ослабить хватку и отпустить, когда лицо П. Х.-Д. вдруг упало и скрылось за подоконником, и на его месте возникло лицо Бобби («Си») Си. Бобби Си медленно поднял к виску два пальца в равнодушно-шутливом приветствии, окидывая взглядом признаки серьезного улета в комнате, изза окна. С особым пристрастием задержал глаза на г. Дилаудид, кивая кому-то под деревом. Он подполз по ветке, пока не оказался впритирку к стеклу, и одной рукой надавил на раму, чтобы открыть запертое окно. Встающее солнце за его спиной отбрасывало на мокрый пол тень его головы. Гейтли окликнул Факельмана и попытался перевернуться и сесть. Его кости будто начинили битым стеклом. Бобби Си поднял пачку из шести банок «Хефенриффера» и призывно покачал, будто просил его пустить. Гейтли сумел сесть только частично, когда кулак Си в перчатке без пальцев пробил окно, разбрызгивая двойной стеклопакет. Гейтли видел, что упавший экран ТП так и показывал кадры огоньков. Рука Си протиснулась, нащупала шпингалет и подняла окно. Факельман блеял как овца, но не двигался; шприц, который он так и оставил в вене, болтался на внутренней стороне предплечья. Гейтли увидел, что у Бобби Си стекло в фиолетовых волосах и винтажный девятимиллиметровый «Таурус-ПТ» за ремнем с шипами. Гейтли тупо сидел, пока Си вскарабкался внутрь и как бы на цыпочках прошел между различными лужицами, и поднял голову Факельмана, чтоб проверить зрачки. Си пощелкал языком и отпустил голову Факельмана обратно к стене, пока Факс по-прежнему тихо блеял. Он ловко развернулся на каблуке и двинулся к дверям апартаментов, а Гейтли так и сидел и смотрел. Проходя мимо сидящего на полу Гейтли, подвернувшего перед собой ноги скобками, как какой-то огромный превербальный спиногрыз, Си остановился, словно вспомнил, что что-то хотел сказать, глядя на Гейтли с широкой и теплой улыбкой, и Гейтли только успел заметить, что у Си черный передний зуб, прежде чем тот хватил ему по виску «Таурусом-ПТ» и отправил назад на пол. Пол встретил затылок Гейтли хуже, чем рукоятка пистолета. В ушах зазвенело. Увидел он вовсе не звезды. Затем Бобби Си пнул Гейтли по яйцам – стандарт для нейтрализации мужика, – и Гейтли задрал колени, отвернул голову и сблевал на пол. Он услышал, как открывается дверь в апартаменты и как по лестнице ко входным дверям в комплекс вальяжно гремят берцы Си. Между судорогами Гейтли звал Факельмана валить к окну как можно бырей. Факельман привалился к стене; он смотрел на ноги и говорил, что не чувствует ног, что он парализован от пят до затылка и выше.

Скоро вернулся Си, причем во главе целой группы людей вроде свиты, вид которой Гейтли совсем не понравился. Там были Демон и Пуанграве – канадские мелкие сошки с Гарвардской площади, которых Гейтли немного знал, фрилансеры, слишком по-канадски тупые для всего, кроме брутальнейшей работы. Гейтли был не рад их видеть. На них были комбинезоны и разные фланелевые рубашки. За ними шел бедный экзематичный помощник фармацевта, с черной докторской сумкой. Гейтли лежал на спине, крутил ногами в воздухе, что, как знает любой, кто играл в официальный футбол, надо делать от нежданчика по паху. Помощник фармацевта встал за Си и так и стоял, уставившись на свои «Уиджуны». Вошли три крупных незнакомых девушки в красных кожаных куртках и чулках в сплошных затяжках. Затем бедную старую Памелу Хоффман-Джип, с разорванным и заляпанным платьем из тафты и серым от шока лицом, внесли два панка-азиата в блестящих косухах. Они сложили руки под ее задницей и несли, как на троне, с выставленной вперед ногой