Она была не дурочка – поняла, что, скорее всего, ее отпустили, чтобы посмотреть, куда она пойдет.
Она пошла домой. Она пошла в Хаус. Успела, наверное, на последний поезд перед закрытием метро. Дорога под снегом от Содружки до Военно-морского в сабо и юбке заняла целую вечность, и вуаль промокла насквозь и облегала черты лица. Хотя она и так уже была готова снять вуаль, чтобы избавиться от дамочки-федерала размером с внешнего полузащитника. Сейчас она была похожа на бледно-льняную вариацию самой себя. Но в снегу все равно никто не встретился. Она решила, что если поговорить с Пэт М., то можно будет убедить Пэт М. поместить ее в карантин к Кленетт и Йоланде, не подпускать к ней Закон. Она расскажет Пэт и про инвалидные коляски, попытается уговорить разобрать пандус. Видимость была такая плохая, что она смогла различить ее, только когда прошла Сарай, – машину шерифа округа Мидлсекс, с внушительными зимними шинами, синими проблесками, на холостом ходу на улочке перед пандусом, с дворниками на «Случайной», с полицейским за рулем, рассеянно поглаживающим лицо.
Он говорит:
– Я Майки, алкоголик, наркоман и вообще больной урод, врубаетесь?
И они смеются и кричат: «Врубаемся», – пока он стоит, чуть покачивая кафедру, слегка размытый из-за вуали, размазывая половину лица лапищей грузчика, думая, что сказать. Это очередной карусельный вечер, где каждый спикер выбирает следующего из прокуренной обеденной компании, чтобы тот подбежал к оргалитовой кафедре, думая на ходу, что сказать, и как, за отведенные каждому пять минут. У председателя за столом у кафедры – часы и гонг из магазина сувениров.
– Ну, – говорит он, – ну, я тут вчера видел, как возвращается старый Майки, врубаетесь? Перепугался нахуй. Как, значит, было: я думал пойти со своим шкетом в боулинг шары покатать. Со своим шкетом. Ему как раз давеча гипс сняли. Ну, я весь довольный и все дела – и выходной, и шкета повидаю. По трезвяку один на один со шкетом. И так далее и тому прочее. Ну, вот я довольный как удав и все такое, из-за шкета, врубаетесь? Ну, че, звоню я своей сестричке-суке. Он у них живет, у мамки с сестрой, так что звоню я сестре, можно забрать шкета в такое-то время и все дела. Потому что, ну знаете, по суду мне нужно от одной из них блядское согласие, чтобы даже повидать шкета. Врубаетесь? Это из-за запретительного приказа на старого Майки, с давних времен. Нужно их разрешение. И я, че, смирился, «ладно», говорю, ну и звоню весь такой смиренный и довольный как удав сестричке за согласием, и она от щедрот души говорит мне подождать, чтоб спросить у мамки. И вот дают они согласие, наконец-то. И ну я, че, смиряюсь, врубаетесь? И говорю, я думал подъехать в такое-то время и все дела, а сестричка мне, мол, я че, и спасибо не скажу? Да с наездом таким, врубаетесь? И я, мол, че за нах, тебе теперь что, пирожок с полки дать, что ты мне моего же шкета разрешаешь встретить? И сука бросает трубку. Ох. Ох блять. Вот с самого судьи с приказом они обе такие, с наездом, мамка с сестричкой. Ну, и как она бросила трубку, старый Майки тут же показал нос, и я поехал к ним, и да, ладно, расскажу как есть, паркуюсь прям на их сраном газоне, и иду, и звоню, и такой, мол, хуй соси, сука, и мамка у нее за спиной в коридоре, а я, мол, хули трубку бросаешь, охренела, по голове себе постучи, тебе самой лечиться надо, врубаетесь? И им обоим вместе эта вербальная ремарка как-то не в жилу, да? Сука чуть не ржет там и мне, мол, это я ей говорю лечиться?
Смех зрителей.
– То бишь я-то к ним не с самым долгим сроком трезвости пришел, да? И я смиряюсь. Но у суки цепочка на двери, и она, мол, ты кто, блять, такой, чтобы слать меня лечиться нахуй, после такого, блять, прикола, который ты со своей блядью учудил со шкетом, которому вообще только щас гипс сняли? О, а сраного шкета даже не видать нигде. Только она с мамкой за дверью-экраном, с наездом через край. И теперь говорят мне пиздовать с крыльца, «Нет», говорят, то бишь «Запрос отклоняется», согласие повидать шкета отзывается к хуям. А сама сука все еще в халате, это днем-то, а мамка у нее за спиной уже поплыла и по стеночке ходит. Врубаетесь? Мой душевный покой тут, мол: досвидос! И я, мол, катитесь обе две на все четыре стороны, я пришел за гребаным шкетом. А сестра мне грозится пойти звонить, и мамка тоже, мол, что за нахуй, нахуй, пиздуй нахуй, Майки. И плюс я уже говорил, нет, – ни следа шкета, а я даже дверь тронуть не смею, без согласия. И мне прям хочется взять и уебать, врубаетесь? А сестричка уже вытаскивает антенну у телефона, и я такой, мол, хоккейно, я уйду нахуй, но напоследок хватаюсь за яйца и, мол, отсосите обе две, врубаетесь? Потому что старый Майки вернулся, и я теперь тоже весь такой с наездом. Так хочется подпалить сестричку-суку, что в глазах темно, еле сел в
