И его глубоко тронуло то, что сказал тогда Сам, говорил мне Орин. Сам сказал Орину, что не собирается запрещать смотреть, если им так хочется. Но просто, пожалуйста, втайне, только Бэйн, Смозергилл и круг ближайших друзей Орина, никого моложе и никого, чьи родители потом могут об этом прознать, – и ради бога, чтобы это не дошло до твоей мамы. Но что Орин уже взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения насчет развлечений, и если он решил, что хочет посмотреть. И так далее.
Но Сам сказал, что если Орину интересно его личное, отцовское в противовес ректорскому, мнение, то ему, отцу Орина – хотя он и не запрещает – хотелось бы, чтобы Орин пока не смотрел хардкор-порно. Он сказал это с такой безапелляционной серьезностью, что Орин не мог не спросить, почему же. Сам погладил подбородок и несколько раз поправил очки, и пожал плечами, и наконец ответил, что, наверное, боялся, что из-за фильма у Орина сложится неправильное представление о сексе. Он лично предпочел бы, чтобы Орин подождал, пока не встретит человека, которого полюбит настолько, чтобы заняться сексом; и занялся с этим человеком сексом, чтобы он подождал, пока не испытает сам, каким глубоким и действительно трогательным может быть секс, прежде чем смотреть фильм, в котором секс представлен не более чем движением одних органов внутри других – безэмоциональным, чудовищно одиноким. Он сказал, что после какой-нибудь «Зеленой двери» у Орина могло сложится ущербное, одинокое представление о сексуальности и этого Сам, кажется, боялся.
И вот что бедный старый О., по его словам, нашел таким трогательным, – предположение Самого, что О. еще девственник. А из-за чего мне стало так жалко Орина – так это из-за того, насколько, очевидно, это не имело отношения к тому, что пытался объяснить Сам. Больше я не слышал, чтобы Сам был с кем-нибудь таким же открытым, как в тот раз, и мне почему-то казалось ужасно грустным, что он потратил этот момент на Орина. У меня с Самим ни разу не было даже близко такого открытого или сокровенного разговора. Мое самое сокровенное воспоминание о Самом – его колючий подбородок и запах шеи, когда я засыпал за ужином и он относил меня наверх. Шея у него была тощая, но с хорошим мясистым теплым запахом; теперь он у меня почему-то ассоциировался с ароматом трубки тренера Штитта.
Я недолго представлял, как Орто Стайс поднимает кровать и прикручивает ее к потолку, не разбудив Койла. Дверь в нашу комнату осталась нараспашку после того, как Марио ушел с Койлом искать кого-нибудь с мастер-ключом. Отрава и Вагенкнехт ненадолго засовывали головы и звали позырить на карту Тьмы, и удалялись, не дождавшись ответа. На втором этаже было довольно тихо; большинство все еще копалось в столовой, в ожидании какого-нибудь объявления про погоду и команды квебекцев. Снег бил по окнам с песчаным звуком. Из-за угла падения ветер как бы свистел в одном углу здания общежития, и свист то раздавался, то затихал.
Потом я услышал в коридоре походку Джона Уэйна, легкую, ровную и мягкую, походку человека с великолепно развитыми икрами. Услышал его тихий вздох. Затем, хотя я и не видел двери, миг или два я откудато точно знал, что Джон Уэйн заглянул в открытую дверь. Я чувствовал это ясно, почти болезненно. Он смотрел, как я лежу на линдисфарнском ковре. Не чувствовалось накапливающегося напряжения человека, который не уверен, заговорить или нет. Когда я сглатывал, чувствовал, как двигалась вся оснастка моего горла. Нам с Джоном Уэйном обычно было не о чем говорить. Между нами не было даже враждебности. Он так часто ужинал с нами в ДР потому, что был накоротке с Маман. Маман и не старалась скрывать привязанности к Уэйну. Сейчас его дыхание позади меня было легким и очень ровным. Без расточительства, полная утилизация каждого вдоха и выдоха 382.
Из нас троих больше всего времени с Самим проводил Марио, иногда путешествуя с ним на съемочные площадки. Я понятия не имел, о чем они разговаривали или насколько открыто. Никто из нас даже не спрашивал об этом Марио. Я осознал, что удивляюсь, почему так.
Я решил встать, но на деле не встал. Орин был убежден, что Сам был девственником, когда под сорок познакомился с Маман. Мне в это не верится. Орин также признает, что, без сомнений, Сам оставался верен Маман до конца, что его привязанность к невесте Орина была не сексуального характера. У меня вдруг перед глазами встало четкое видение, как Маман и Джон Уэйн заключают друг друга в какие-то сексуальные объятья. Джон Уэйн находился в сексуальной связи с Маман приблизительно со второго месяца своего появления. Они оба были экспатами. Я еще не смог определиться с чувствами к этой связи, как и к самому Уэйну, не считая уважения к его таланту и полной отдаче. Я не знал, известно ли о связи Марио, не говоря уже о бедном Ч. Т.
Я был не в состоянии представить Самого и Маман в откровенном сексуальном контакте. Уверен, с этой трудностью, когда речь заходит о родителях, сталкивается большинство детей. Секс Маман и Ч. Т. я представлял одновременно неистовым и усталым, с каким-то обреченным безвременным фолкнеровским ощущением. Я представлял, что пустые глаза Маман все время открыты и смотрят в потолок. Я представлял, что Ч. Т. не затыкается, все болтает и болтает о том, что происходит между ними. Мой копчик онемел из-за давления пола сквозь тонкий ковер. Бэйн, аспиранты, коллеги по грамматике, японские хореографы, Кен Н. Джонсон с волосатыми плечами, врач-мусульманин, которого Сам переносил с особенным трудом, – все эти контакты были представимыми, но какими-то будничными, в основном экзерсисом в атлетизме и гибкости, различных конфигурациях конечностей, с настроением скорее сотрудничества,
