негласному соглашению даже не поднимать темы Трельча в комнате Аксфорда или местонахождения Аксфорда. Сложно было сказать, что беспокоило больше: что Аксфорда не было в комнате всю ночь или что Аксфорд там, за распахнутой дверью, а следовательно, Трельч и Аксфорд провели ночь вместе в одиночной комнате ровно с одной кроватью. Казалось, сама вселенная выстроилась так, что стоило хотя бы упомянуть об этом, как нарушишь какой-то негласный закон. Трельч, казалось, даже не замечал атмосферы неуместности или немыслимых возможностей. Трудно было представить, чтобы он так же надоедал, если бы думал, что ему есть что скрывать. Он стоял на цыпочках, выглядывая в окно поверх дыхания Стайса, приложив ладонь к уху, словно прижимал гарнитуру. Тихо присвистнул.

– Плюс теперь в новостной центр приходят сообщения об умопомрачительной метели.

Я забрал стакан НАСА с щеткой с выпирающей вентиляции; со времен Прикола с Бетелем ³⁵² только наивный дурачок оставит зубную щетку без присмотра в стенах ЭТА.

– Джим, если не сложно, побудь со Стайсом и посторожи мой стакан НАСА.

– Какие-нибудь комментарии о том, что вы чувствуете в связи с комбинацией боли, холода, стыда и погоды – мистер Стайс, верно?

– Не бросай меня в неомобильном состоянии с Трельчем, Хэл, чувак. Он заставляет меня говорить в руку.

– Околопогодная драма разворачивается вокруг сгорающего от стыда пострадавшего, прикованного лбом к окну, – говорил Трельч в кулак, глядя на свое отражение в окне, второй большой рукой приглаживая торчащий вихор, пока я помчался и проскользил в носках по коридору до остановки мимо двери на лестницу.

Кенкль и Брандт были людьми без определенного возраста, на особый усохший манер уборщиков, где-то между тридцатью пятью и шестьюдесятью годами. Они были неразлучны и, в сущности, нетрудоспособны. Много лет назад скука завела нас в минимально криптозащищенные файлы сотрудников Латеральной Алисы Мур, и коэффициент интеллекта по шкале Стэнфорда-Бине в файле Брандта находился на границе между «Слабоумием» и «Дебилизмом». Он был лысым и каким-то образом одновременно ожирелым и жилистым. На обоих висках остались неровные красные хирургические шрамы неизвестного происхождения. Его эмоциональный диапазон в общении ограничивался улыбками разной интенсивности. Они с Кенклем жили в мансарде на станции «Роксберри Кроссинг», которая выходила на закрытую и оцепленную игровую площадку средней школы Мэдисон-Парк, известную как место совершения нераскрытых ритуальных пыток в Год Чудесной Курочки «Пердю». Главным достоинством Брандта для Кенкля, кажется, было то, что он не отходил от Кенкля ни на шаг и никогда не перебивал, когда тот говорил. Даже на лестнице я слышал, как Кенкль разглагольствует об их планах на День благодарения и командует, где Брандту мыть пол. Технически Кенкль был черным, т. е. негроидом, но кожа у него была скорее жжено-охряного цвета гниющей тыквы. Зато волосы были как у настоящего черного, и он заплетал их в толстые дреды, похожие на корону из мокрых сигар. Академический светоч в очень неблагополучном районе «Роксберри Кроссинг», он получил степень доктора в области физики низких температур в Университете Массачусетса в двадцать один и устроился на престижную синекуру в Управлении военно-морских исследований США, затем в двадцать три попал под трибунал и вылетел из ОНР по обвинениям, которые менялись каждый раз, как его спросишь. Кажется, между двадцатью одним и двадцатью тремя годами произошло некое событие, которое сломало его в нескольких стратегических точках, и из Бетесды он бежал назад, на крыльцо многоквартирного дома на «Роксберри Кроссинг», где читал книжки о бахаизме, обложки которых по-хитрому оборачивал в газеты, и плевал впечатляющими параболами дрожащей мокроты на Нью-Дадли-стрит. Он был весь в темных веснушках и нарывах и страдал от повышенного выделения мокроты. Плевался он мастерски, и утверждал, что отсутствующие резцы ему удалили «для облегчения процесса отхаркивания». Мы подозревали, что он или гипоманьяк, или сидит на дринах, или все сразу. Его выражение лица всегда было предельно серьезным. Он без остановки разглагольствал с бедным Брандтом, используя плевки вместо связи между придаточными. Говорил он громко, потому что оба носили поролоновые беруши – крики людей из-за кошмаров вызывали у них нервный озноб. Их техника уборки заключалась в том, что Кенкль со снайперской точностью плевал на поверхность, которую Брандту следовало отмыть, и Брандт как послушная гончая трусил от плевка к плевку, слушая и улыбаясь, посмеиваясь в нужных местах. Они удалялись от меня в сторону восточного окна второго этажа, Брандт – оставляя веревочной шваброй размашистые блестящие дуги, Кенкль – волоча жестяное ведро и посылая маркеры мокроты через сгорбившегося Брандта.

– А Свя-аточный сезон, Брандт, друг мой Брандт – Рождество – рождественское утро – Что есть суть утра Рождества, как не детский эквивалент полового контакта, для ребенка? – Подарок, Брандт – То, что ты не заслужил и чего не имел, но теперь имеешь – Разве ты сам не чувствуешь символическую связь между разворачиванием рождественского подарка и раздеванием девушки?

Брандт кивал и мыл, не зная, смеяться или нет.

Сам повстречался с Кенклем и Брандтом в метро (Кенкль и Брандт, оказывается, катались по ночам в метро, в качестве досуга), когда пытался как-то добраться до Энфилда из Бэк-Бэй по оранжевой ветке ³⁵³, подшофе. Кенкль и Брандт не только пересадили Самого на ветку правильного цвета и подпирали с двух сторон на протяжении всего бесконечного пути до Содружки, но и проводили по крутой железной лестнице станции метро, через дорогу и по серпантину на холм до самой опускной решетки, и были приглашены Самим в 02:00 продолжить дискуссию о низких температурах, которую они вели с Кенклем, пока Брандт поднимал Самого на холм на плече (Кенкль помнит, что дискуссия той ночи касалась человеческого носа как эректильного органа, но уверенным можно быть только в том, что дискуссия была односторонняя); и в итоге дуэт снялся в роли служителей в черных вуалях в стиле театра Но в фильме Самого «Чайная церемония при нулевой гравитации» и с тех пор работал на черных работах в ЭТА, хотя только в ночную смену, поскольку мистер Пал всей душой ненавидел Кенкля.

Кенкль харкнул и попал точно в тонкую полоску пыли у плинтуса, которую пропустила мокрая дуга швабры.

– Ибо я за миссионерскую позу, Брандт, как есть – Брандт – Мне будьте добры либо обычное соитие в миссионерском положении, либо нигиль и ничто – Смекаешь? – Подключись к мозговому штурму об альтерна-ативных позициях, Брандт – Брандт – Для меня, по крайней мере