– Ну лады, – Стайс подышал на стекло. Поднял руку, не меняя положения головы, и почесал ежик на затылке. – Встал и не спится. Ну че, буим седни с инасранцами играть али как?

Последние десять дней хуже всего я чувствовал себя рано утром, до рассвета. Есть что-то стихийно-ужасное в дорассветном пробуждении. Над границей дыхания Тьмы окно было прозрачным. Здесь снег не так кружился и колотил в окно, как на восточной стороне здания, зато благодаря отсутствию ветра на подветренной стороне было отлично видно, как плотно валит снег. Как бесконечно опускающийся белый занавес. С восточной стороны небо просветлялось, было более бледного серо-белого оттенка, напоминая ежик Стайса. Я осознал, что из его положения видно только конденсат дыхания, никаких отражений. Я скорчил у него из-за спины несколько гротескных, растянутых, пучеглазых рож. Мне от них стало только хуже.

Я погремел щеткой.

– Ну, если и будем, то не на улице. У западных сеток сугробы до верхней стропы. Придется им поискать помещение.

Стайс подышал.

– Откеда у нас те помещение с трицитью шестью кортами, Инк. Максимум, наверн, двенадцать в клубе «Винчестер». В сраном «Маунт Оберне» их и то восем.

– Им придется развозить нас по разным местам. Это геморрой, но Штитт такое уже проворачивал. Я думаю, настоящая переменная – это успели ли вчера ночью квебекские ребята приземлиться в Логане до того, как его замело.

– Логан, гришь, закроют.

– Но я думаю, если бы они прилетели вчера ночью, мы бы знали. Марио говорил, Фрир и Сбит пристально следили за обновлениями FAA [211] с самого ужина.

– Парни ждут, как бы поиксить тормознутых эносранок, которые даж нох не бреют, штоль?

– Я бы сказал, они застряли в Дорвале. Готов спорить, Ч. Т. как раз сейчас этим занимается. Возможно, за завтраком будет какое-то объявление.

Это было очевидное приглашение для Тьмы быстренько спародировать, как Ч. Т. вслух спрашивает по телефону у квебекского тренера, стоит ли ему, Ч. Т., настаивать, чтобы они садились на чартерный наземный транспорт от Монреаля, или убеждать не рисковать и не ехать через Впадину в такую бурю великодушным, хотя и разочарованным тоном, чтобы квебекский тренер решил, что путешествовать 400 км до Бостона на автобусе в метель – его собственная великодушная идея, полностью открывается Ч. Т., раскрывая всевозможные психостратегии на усмотрение тренера, неистово шурша на заднем фоне телефонного разговора франко-английским словарем. Но Стайс так и сидел, прислонившись лбом к стеклу. Его голые ступни отбивали на полу какой-то ритм. В коридоре был дубак, и большие пальцы у него на ногах слегка посинели. Он резко выдохнул через сложенные губы, отчего толстые щеки слегка захлопали; эту привычку мы звали его конским фырчаньем.

– Ты тут сам с собой разговаривал, или напевал, а?

Повисла тишина.

– Слышал анехдот? – сказал он наконец.

– Давай послушаем.

– Интересно?

– Мне сейчас не помешает хорошее настроение, Тьма, – сказал я.

– И те тоже?

Снова повисла тишина. За закрытыми дверями в разных тональностях рыдали два разных человека. На втором этаже кто-то смыл в туалете. Один из плачущих почти ревел белугой, на каких-то нечеловеческих частотах. Кто из юношей ЭТА это был или за какой дверью за изгибом стены, сказать было невозможно.

Тьма опять почесал затылок, не двигая головой. Его руки едва ли не светились на фоне черных рукавов.

– Пошли, значить, три статистика на утиную охоту, – начал он. Запнулся. – Они тип статистики по профессии.

– Пока что все понимаю.

– И вот они, значить, пошли на уток охотиться, и залегли в грязи в засидке, шоб охотиться, в броднях да шляпах, с крутейшими «Винчестерами» с картечью и тэ дэ. И крякают в такой казу, в который охотники на охоте крякают.

– Манок, – сказал я.

– Ну вот да, – Стайс попытался кивнуть, не отрывая лба от стекла. – И, значить, вылетает прямо над ними утка.

– Дичь. Цель их экспедиции.

– Точняк, весь их урезон и прочая, и вот они целятся, чтобы расхерачить шлюхину дочь в пух и потроха, – сказал Стайс. – И вот, значить, первый статистик, он наводит свой «Винч» и херачит, и отдачей его жопой прям в грязюку, и но он промазал, – они видят, низковато взял. И ну тада второй статистик, целится и стреляет, и тож шлепает на жопу – у этих «Винчей» отдача будь здоров, – и второй на жопу шлеп, от выстрела, и они видят, что он взял высоковато.

– Также промахнулся.

– Промахнулся, потому что взял высоковато. На что тада третьего статистика охватывает, знач, категорическая радость, он скачет козликом и вопит: «Она наша, мужики, мы ее сделали!»

Кто-то закричал во сне, а кто-то другой рявкнул, чтобы потише. Я даже не притворялся, что мне смешно. Стайс, кажется, этого и не ждал. Он пожал плечами, не двигая головой. Его лоб ни разу не оторвался от холодного стекла.

Я молча стоял рядом со стаканом НАСА с зубной щеткой и глядел в верхнюю половину окна над головой Стайса. Снегопад был сильным и казался шелковым. Зеленый брезент павильона у Восточных кортов зловеще просел, белый логотип «Гаторейд» – неразличим. Там кто-то был, не под укрытием павильона, а на трибуне за восточными Шоу-кортами, откинувшись, с локтями на одном ряду, задом – на втором и ногами – на третьем, не двигаясь, в чем-то достаточно пухлом и ярком, чтобы оказаться курткой, но заметаемый снегом, просто сидел. Пол или возраст определить было невозможно. Шпили бруклайнских церквей темнели по мере того, как небо за ними светлело. Начало рассвета сквозь метель напоминало лунный свет. Несколько людей на авеню Содружества чистили скребками лобовые стекла автомобилей. Силуэты их были темные, крошечные и размытые; ряд занесенных машин на авеню напоминал череду иглу, какую-то эскимосскую типовую застройку. В середине ноября еще никогда так не мело. Покрытый снегом поезд «Б» полз на холм, как белый слизняк. Казалось очевидным, что скоро метро начнет отменять маршруты. Из-за снега и холодной зари все казалось каким-то засахаренным. Опускная решетка между дорогой и парковкой была наполовину поднята – наверное, чтобы не замерзла закрытой. Я не мог разглядеть, кто сейчас в будке привратника. Привратники приходили и уходили,