Я попросил разрешения ненадолго отойти, чтобы поставить пустой стакан отца из-под томатного сока в кухонную раковину. Я беспокоился, что остатки на внутренних стенках бокала затвердеют до такой степени, что их будет трудно отмыть.
– Твою мать, Джим, да поставь ты его, – произнес отец.
Я опустил бокал на ковер спальни рядом с основанием комода матери, чуть надавив, чтобы создать в ковре округлую нишу для донышка. Мать поднялась и вернулась с пепельницей к окну спальни. Мы поняли, что она уступает нам место.
Отец похрустел костяшками и изучил путь между кроватью и дверью спальни.
Я сказал, что уяснил: моя роль – помочь отцу снять матрасы с подозрительной рамы кровати и унести подальше. Отец похрустел костяшками и отвечал, что его пугает, как быстро я схватываю на лету и с полуслова. Он обошел изножье кровати и мать у окна. Произнес:
– Я хочу, давай просто выставим это все в коридор, хочу убрать это все на хрен, чтобы было пространство для маневра.
– Ладно, – сказал я.
Теперь мы с отцом стояли на противоположных сторонах кровати родителей. Он потер ладони, согнулся, просунул руки между матрасом и пружинным матрасом и начал поднимать. Когда матрас на его стороне достиг высоты его плеч, он как-то сменил хватку и начал скорее толкать, чем поднимать. Верхушка парика скрылась за матрасом, и его бок описал дугу, почти коснувшуюся белого потолка, преодолел 90°, опрокинулся и стал падать на меня. Движение матраса, помню я, напоминало гребень прибойной волны. Я расставил руки и принял удар грудью и лицом, поддерживая наклоненный матрас грудью, расставленными руками и лицом. Перед глазами у меня был только узор лесных цветов на наматраснике сверхкрупным планом.
Матрас, «Симмонс Бьюти Рест», на ярлыке которого было написано, что его запрещено удалять, теперь образовал гипотенузу правильного двугранного треугольника, катетами которого были я и пружинный матрас на кровати. Помню, как представлял и изучал этот треугольник. Мои ноги дрожали под весом упавшего груза. Отец подбадривал меня стоять и поддерживать матрас. Я довольно отчетливо чувствовал соответственно резкий пластиковый и мясисто-человеческий запахи, поскольку уткнулся в матрас и наматрасник носом.
Отец обошел кровать и вместе мы подтолкнули матрас снова до угла в 90°. Аккуратно разошлись по сторонам, каждый взял свой конец вертикального матраса, и мы потащили его с кровати в дверь, в непокрытый ковром коридор.
Это был двуспальный матрас «королевского» размера. Он был массивен, но не мог похвастаться структурной жесткостью. Он все сгибался, сминался и колебался. Отец всячески подбадривал меня и матрас. Последний трудно было тащить из-за вялости и дряблости. Отцу было особенно тяжело с его половиной вертикального матраса из-за старой теннисной травмы.
Пока мы стаскивали груз с кровати, матрас со стороны отца выскользнул, обвис и задел пару стальных ламп для чтения – подвижные кубы матовой стали, присоединенные на кронштейнах к белой стене над изголовьем кровати. Лампы приняли на себя солидный удар, и один куб свернуло на кронштейне так, что теперь открытая часть абажура и лампочка смотрели в потолок. Крепление и кронштейн болезненно заскрипели, когда куб вывернулся вверх ногами. Также именно тогда я осознал, что в залитой солнцем комнате были включены даже лампы для чтения, поскольку на белом потолке над сбитым кубом возник слабый квадрат прямого света лампы с четырьмя слегка вогнутыми сторонами из-за искажения проекции. Но лампы не отвалились. Они остались на стене.
– Да чтоб тебя черти драли, – произнес отец, восстановив контроль над своим концом матраса.
Также он произнес: «Ах ты ж сраный сукин…», когда из-за толщины матраса ему было сложно протиснуться в дверь, не выпуская из рук свой конец.
Так или иначе, нам удалось вынести гигантский матрас родителей в узкий коридор, соединявший спальню и кухню. Я услышал еще один ужасный скрип из спальни, когда мать попыталась вернуть перевернутый куб лампы на место. С лица отца на его сторону матраса падали капли пота, оставляя темные пятна на ткани наматрасника. Мы попробовали прислонить матрас под небольшим опорным углом к одной из стен коридора, но пол не был застелен ковром и не давал нужного трения, и потому матрас не желал стоять на месте. Его нижний край соскользнул от стены через весь коридор до плинтуса стены противоположной, и верхний край сполз вниз, пока весь матрас не осел под крайне вогнутым углом, и верхняя часть наматрасника с лесными цветами туго натянулась над впадиной, которая наверняка повредила пружины.
Отец посмотрел на расползшийся на весь коридор вогнутый матрас, потрогал край носком туфли, посмотрел на меня и произнес:
– Ну и на хер.
Моя бабочка смялась и сбилась.
Отцу пришлось, пошатываясь, перейти в белых туфлях по матрасу, чтобы попасть на мою сторону и в спальню за моей спиной. По дороге он остановился и задумчиво пощупал подбородок, его туфли глубоко просели в цветочной ткани. Он снова произнес «На хер», и я помню, как не мог понять, что конкретно он имеет в виду. Затем отец повернулся и, пошатываясь, двинулся по матрасу в обратную сторону, одной рукой опираясь о стену. Мне он велел оставаться на месте, пока он сбегает на кухню на другом конце всего на одну минутку. Его опорная рука оставила на белой краске стены четыре слабых размазанных отпечатка.
В пружинном матрасе из кровати родителей, тоже «королевского» размера и тяжелом, под синтетической обшивкой находилась деревянная рама, которая придавала ему структурную жесткость, благодаря чему он не обвисал и не изменял форму, и после очередных затруднений отца – который был довольно толст, несмотря на профессиональный корсет под костюмом «Радости», – так вот, после очередных затруднений отца, когда он протискивался через дверь спальни со своим концом пружинного матраса, мы сумели вытащить его в коридор и прислонить к стене вертикально под углом где-то чуть больше 70°, где он без всяких проблем остался в
