Отец повернулся на коленях, дернулся всем телом, слез с матраса, положил руку на копчик и выпрямился, не спуская глаз с матраса.
– Проклятущая гребучая кровать начала скрипеть, вот свербело твоей матери притащить ее с нами сюда из, так сказать, сентиментальной ценности, – произнес отец. Когда он сказал «твоей матери», я понял, что он обращался ко мне. Он поднял руку в ожидании стакана с томатным соком, не глядя на меня. Хмуро уставился на кровать. – Она нас с ума на хрен сводит.
Мать аккуратно положила сигарету на край неглубокой пепельницы, оставила пепельницу на подоконнике, наклонилась над изножьем кровати и надавила на точку, которую обнаружил отец, снова раздался скрип.
– А по ночам вот это место, которое мы обнаружили и определили, как будто раскидывает щупальца и метастазы, пока сраные скрипы не забивают всю кровать, – он отпил немного томатного сока. – Места, где пищит и скрипит, – произнес отец, – пока уже не кажется, что нас крысы заживо жрут. – Он пощупал подбородок. – Кишащие орды пищащих и скрипящих хищных бешеных крыс, – произнес он, едва не дрожа от возмущения.
Я посмотрел на матрас, на руки матери, которые шелушились в сухом климате. Она всегда носила с собой увлажняющий крем.
Отец произнес:
– И лично с меня довольно, – он промокнул лоб белым рукавом.
Отец ранее упоминал, что потребуется моя помощь, о чем я ему сейчас напомнил. В том возрасте я уже был выше обоих родителей. Мать была выше отца, даже когда он стоял в обуви, но в основном из-за длинных ног. Тело отца было плотнее и солиднее.
Мать перешла на отцовскую сторону кровати и собрала белье с пола. Она стала очень точно складывать простыни обеими руками, помогая себе подбородком. Сложенное белье аккуратно положила на комод, который, как мне помнится, был покрыт белым лаком.
Отец посмотрел на меня.
– Вот что надо сделать, Джим: снять пружинный и обычный матрасы с рамы, – произнес отец, – и обнажить раму. – Какое-то время он объяснял, что нижний матрас сам был с жесткой рамой и повсеместно известен под названием «пружинный матрас». Я глядел на свои кроссовки и то сдвигал пятки и раздвигал носки, то наоборот, на синем ковре спальни. Отец отпил немного томатного сока, посмотрел на край металлической рамы кровати и пощупал подбородок, где над высоким воротником белого коммерческого пиджака резко обрывался грим из рекламной студии.
– Рама у кровати старая, – поведал он мне. – Постарше тебя будет, наверно. Теперь мне кажется, у нее болты расшатались, вот откуда писк и скрип по ночам. – он допил томатный сок и протянул мне бокал, чтобы куда-нибудь убрать. – Значит, нам надо снять эту фиговину сверху, совершенно, – он взмахнул рукой, – совершенно убрать с дороги, вынести из комнаты, и обнажить раму, и посмотреть, может, надо подкрутить пару болтов.
Я не знал, куда поставить пустой стакан отца, в котором на стенках остались разводы сока и кусочки перца. Я пару раз пнул матрас и пружинный матрас.
– Ты уверен, что дело не в самом матрасе? – спросил я. Болты в раме кровати показались мне на редкость экзотичным объяснением скрипа первого порядка.
Отец широко развел руками.
– Меня окружает синхронность. Гармония, – произнес он. – Потому что точно так же считает твоя мать. – Мать обеими руками снимала голубые наволочки со всех пяти подушек, снова пользуясь подбородком в качестве прищепки. Подушки были с пухлым полиэстеровым наполнителем, из-за аллергии отца.
– Гении мыслят одинаково, – молвил отец.
Никто из моих родителей не интересовался точными науками – впрочем, двоюродный дедушка случайно подвергся автоэлектрокутированию во время работы с генератором с последовательным возбуждением, который хотел запатентовать.
Мать сложила подушки сверху на аккуратную стопку белья на своем комоде. Чтобы водрузить наволочки сверху, ей пришлось встать на цыпочки. Я было двинулся на помощь, но так и не смог решить, где оставить пустой стакан из-под томатного сока.
– Но остается только надеяться, что это не матрас, – произнес отец. – Или пружины.
Мать села на изножье кровати, достала еще одну длинную сигарету и закурила. Она носила с собой кожаный футляр с сигаретами и зажигалкой.
– Потому что новая рама, – произнес отец, – если мы вдруг не разберемся с болтами на этой, то мне придется покупать новую. Раму новую. И это, понимаешь ли, еще не страшно. Даже лучшие кроватные рамы не такие дорогие. Но новые матрасы – дорогие безумно, – он посмотрел на мать. – И я хочу сказать – охренеть как безумно. – Он смотрел на затылок матери. – А мы покупали новый пружинный матрас для этого жалкого подобия кровати не больше пяти лет назад, – он смотрел на затылок матери так, словно хотел убедиться, что она слушает. Мать скрестила ноги и глядела с некоторой сосредоточенностью то ли на окно спальни, то ли в него. Весь наш микрорайон располагался на косогоре, а потому вид из спальни родителей на первом этаже состоял только из неба, солнца и склона лужайки в перспективном сокращении. Лужайка спускалась в среднем под углом 55° градусов и стричь ее приходилось горизонтально. Ни в одном дворе еще не было деревьев.
– Естественно, то было в период, который мы редко вспоминаем, – когда бремя ответственности за домашние расходы несла твоя мать, – произнес отец. Теперь пот катился с него градом, но он по-прежнему не снял белый профессиональный парик и по-прежнему не спускал глаз с матери.
Во время нашего проживания в Калифорнии отец выступал одновременно символом и лицом отдела отдельных упаковок для сэндвичей «МПП „Радость"». Он был первым из двух актеров, изображавших «Человека из „Радости"». Несколько раз в месяц его помещали в модель салона автомобиля, где неподвижной камерой через лобовое стекло снимали, как он получает по радио срочные вызовы в домохозяйства, у которых возникала проблема с хранением еды в дороге. Затем его помещали напротив актрисы в декорациях стереотипной кухни, где он объяснял, какие виды Упаковки для сэндвичей от «Радости» были ровно тем, что доктор прописал, для конкретной поставленной проблемы с хранением еды. Медицинская с виду форма белого цвета словно наделяла его аурой авторитетности и великого
