детстве во время ужасных метелей на Гаспе в Квебеке 1993 года н. э., на каковую также насадил веник и у каковой заострил окончание, в роли бытового оружия, еще давно, прежде того, как экспериалистская онанская атака сделала борьбу или самопожертвование хотя бы отдаленно необходимыми, будучи молчаливым мальчиком с великим интересом к оружию и амуниции всяческого вида. Что в совокупности с размером играло на руку дразнилкам. Он мог и стоял так часы напролет, хитросплетенно подсвеченный, прозрачно отраженный, наблюдая чужеродные движение и торговлю. Он обладал редким спинномозговым наметанным глазом на красоту в обыденном, которым природа наделяет тех, кто не имеет личных слов для того, что они видят. «Скрип». Визуальная львиная доля торгового пространства «Антитуа Интертейнент» посвящена стеклу: они расставили изогнутые и плоскостные зеркала под продуманными углами, чтобы каждая часть комнаты отражалась в каждой другой части, и это захватывает под дых, и дезориентирует покупателей, и утихомиривает торги до минимума. В узком коридоре за одним рядом наклонного стекла – их наличие приколов, пустяков, ироничных открыток и также неироничных сентиментальных поздравительных открыток ²⁰⁴. С другого бока – полка за полкой б/у цифровых развлекательных картриджей интерлейсовского, независимого и даже домашнего производства, вне очевидного порядка по той причине, что приобретением занимается Бертран, а инвентаризацией и порядком заведует Люсьен. Тем не менее если он хоть раз отсмотрел картридж, то всегда может опознать его среди других б/у картриджей в наличии и указать на него редкому покупателю заостренным белым концом деревянной кустарной метлы. Некоторые картриджи даже не надписаны, столь они неизвестны или противоправны. Дабы попадать в темп Бертрана, Люсьену приходится смотреть новые обретения по маленькому дешевенькому экрану позади ручной кассы для денег, метя лавку грозной метлой, которую любил, острил, полировал и чистил от пыли с отрочества, и с которой иногда представляет, что беседует, очень тихо, шепча ей «va chier putain» удивительно нежным и добрым голосом для столь большого террориста. У экрана что-то не так с разрешением и оттого зыбь, от которой все исполнители картриджа на левой половине словно бы больны синдромом Туретта. Порнографические картриджи Люсьен полагает несуразными и просматривает их на промотке, чтобы покончить как можно скорее. В общем, он знает наперечет все цвета и визуальные сюжеты обретений, кроме самых последних, но некоторые досель не надписаны. Он еще не смотрел и не поместил на полки многое из великого ассортимента, который Бертран приволок домой из вседорожного транспортного средства в зябком дожде субботы – несколько старых картриджей с кино и физическими упражнениями, которые аутлет «ТелИнтертейнмент» в Бэк-Бэй изверг как устаревшие. Также имелись один или два картриджа, которые Бертран, по его словам, нашел буквально на улице в центре города, рядом с драпированным флагом памятником Шоу, у рекламных картонных фигур без присмотра, те по глупости содержали незакрепленные картриджи, какие всяк мог открепить и уволочь домой в дожде. Картриджи из фигур он просмотрел незамедлительно, ибо, хотя на них не было ярлыков, не считая коммерческого слогана выступающими буковками «Il ne faut plus qu'on pursuive le bonheur» [151],– что для Люсьена Антитуа значило ровно ничего, – каждый также был штампован кругом и дугой, напоминающими бестелесную улыбку, отчего Люсьен самолично улыбнулся и тут же их зарядил, чтобы к своему разочарованию и раздражению братом Бертраном найти, что они пусты, даже без HD-мороза, в точности каким себя показали и выбартеренные записи грубого почтенного человека, извлеченные из мусорного мешка их склада, безморозно пустые, к вящему удовлетворению отвращения Люсьена ²⁰⁵. За окном двери проезжие фары иллюминируют инвалида в коляске, который мучается в колеях тротуара у португальской бакалеи напротив витрины «Антитуа Интертейнент». Люсьен забывает, что ел хлеб с фешенебельной мелассой и soupe aux pois; он всегда забывает, что ел, лишь только вкус еды покидает рот. Обычно его разум чист и прозрачен, как что угодно в лавке. Он понемногу метет, отрешенно, перед окном, пока отражение его лица покачивается на фоне чернеющей ночи. Легкий снежок почти рикошетит между стенами каньона Проспект-стрит. Веник метлы говорит: «Тишь, тишь». Трескучий звук CQBC приглушен, он слышит, как Бертран звенит сковородками и роняет одну, и Люсьен чистит остроконечной метлой покоцанную португальскую плитку недеревянного пола. Он домохозяин от бога, лучший 125-килограммовый домохозяин, когда-либо носивший бороду и подтяжки из малокалиберной амуниции. Лавка, забитая до акустического потолка и незапыленная, напоминает свалку педантов. Он качает головой и метет, и покачивающиеся столбы отзеркаленного света блестят и танцуют, перед ночью в окне запертой двери. Человек в коляске по-прежнему мучается с колесами, но остается, как ни странно, там же, где был, – перед португальской бакалеей. Подойдя ближе к окну, так, что прозрачный образ его лица заполняет стекло и ему ясно видно улицу, Люсьен видит, что это не тот инвалид не в той коляске, что раньше, но лицо калеки тоже обращено вниз и в странной маске, он тоже мучается у придорожных кривых ям; и что неподалеку от этого инвалида – еще инвалид в коляске, направляющийся сюда; и когда Люсьен Антитуа выворачивает голову и прижимает небритую щеку к стеклу скрипящей двери – хотя как наивысшая петля двери может громко скрипеть, если дверь накрепко заперта, а защелка задвинута до упора с солидным щелчком патрона 44-го калибра, вставленного в камору револьвера? – глядя на юго-восток по Проспект, Люсьен видит разнообразные отблески проезжающих фар на целой длинной колонне отполированных железных флегматично вращаемых колес, вращаемых смуглыми руками в беспалых перчатках для инвалидов. «Скрип». «Скрип». Люсьен уже несколько минут слышал скрип, как он наивно, по-детски, думал, наивысшей петли двери. Эта петля поистине скрипит ²⁰⁶. Но теперь Люсьен слышит целую серию скрипов – медленные и мягкие, но не таящиеся скрипы, скрипы тяжелых колясок на маленькой скорости, неумолимых, спокойных, деловитых и все же страшных, двигающихся с безразличием существ на самой верхушке пищевой цепочки; и теперь, обернувшись, с отдающимся в голове сердцем, Люсьен видит в аккуратно выверенных ракурсах выставленных зеркал спицы света от вращающегося металла на высоте приблизительно талии великана с метлой, прижатой к широкой груди, в комнате с ним великое число человеков в колясках, в лавке, закатывающихся за стеклянные витрины по пояс, полные прикольных безделушек. Обоими тротуарами улицы снаружи выстроились парады колесных инвалидов с пледами, лица их закрыты какими-то большими и заснеженными листьями, и жалюзи португальской бакалеи закрыты, на циркумфлексе бечевки в ее передних дверях висит «ROPAS» [152]. Убийцы-колясочники. Люсьен наизусть выучил рисунок профиля коляски с огромным черепом и костями под. Самый худший сценарий; намного хуже, чем