очень деликатное. Он стоял над ней на одном колене с видом, словно решал серьезную проблему, отмеряя удары, резкие и меткие, а она корчилась и словно пыталась их отогнать. Меткие удары. Эти очень подробные воспоминания всплыли, как гром среди психического неба, в один прекрасный полдень, пока Гейтли готовился подстричь газон Эннет-Хауса для Пэт в мае ГВБВД, когда Энфилдский ВМГ за просрочку коммунальной оплаты в качестве пени отменил коммунальные услуги. После салемского ветшающего пляжного коттеджа с Германом, Потолком, Который Дышит, в столовой типового дома по соседству с таким же домом миссис Уэйт в Беверли были хорошие стулья с резными ножками, и Гейтли выцарапал внизу каждой ножки «Донад» и «Донольд», булавкой. Чем выше по ножке, тем грамотней написание. Многие такие воспоминания из детства утонули без всплеска, когда он бросил школу, и только в период трезвости снова затрепыхались там, где он смог с ними Соприкоснуться. Его мать звала военного полицейского «гах-дом» и иногда, когда он попадал по невидной зоне, говорила «у-уф». Она пила водку с плавающими в ней овощами – подхватила эту привычку у сбежавшего эстонца, звали которого, как прочел Гейтли на разорванной, а потом криворуко склеенной скотчем бумажке из шкатулки с драгоценностями после ее кровоизлияния при циррозе, Булат. Долгосрочный уход по «Медикейду» находился в каких-то ебенях в Пойнт-Ширли за мостом Иррел-Бич, на другом берегу от аэропорта. Бывший военный полицейский развозил сыр, а потом работал на консервном заводе, хранил тренажеры в гараже дома в Беверли и пил пиво «Хайнекен», и аккуратно заносил каждое выпитое пиво в маленький блокнотик на спиральках, по которому следил за употреблением алкоголя.

Специальный диван его мамки для просмотра телевизора был красным, ребристым и ситцевым, и когда она, насидевшись, ложилась на

бок, подложив руку между головой и защитным чехлом на валике дивана, а стопка кренилась на самом краю подушки у грудей, – это был верный знак, что ее срубает. Гейтли где-то в десять или одиннадцать притворялся, что сидит на полу и смотрит и слушает телевизор, но на самом деле краем глаза следил, сколько мамке осталось до беспамятства и сколько «Столичной» в бутылке. Она пила только «Столичную», которую называла Товарищем по оружию, и говорила, что Товарища ни на что не променяет. Когда ее срубало на вечер, Дон аккуратно вынимал накренившуюся стопку из ее рук, брал бутылку и первую парочку мешал с диетической «Колой», и пил, пока не переставало жечь, и тогда уже пил чистую. Это стало как бы привычкой. Затем он возвращал почти пустую бутылку к ее стопке с овощами, темнеющими в недопитой водке, и она просыпалась по утрам на диване и удивлялась, что выпила все. Гейтли всегда следил за тем, чтобы ей оставалось достаточно на утренний опохмел. Только этот жест, как теперь осознал Гейтли, был не просто проявлением сыновней любви: если она не опохмелялась, то весь день не поднималась с красного дивана, а значит, вечером не было новой непочатой бутылки.

Ему тогда было десять или одиннадцать, вспоминает он. Почти вся мебель была завернута в целлофан. Ковер был ворсистый и горело-рыжий, домовладелец все собирался от него избавиться, чтобы был один паркет. Военный полицейский работал в ночную, или, может, просто уходил куда-то на ночь, и тогда она снимала целлофан с дивана.

Зачем дивану защитные чехлы на валики, если он и так накрыт целлофаном, – этого Гейтли вспомнить или объяснить не мог.

В Беверли с ними жил кот Нимиц.

Все это жирно забулькало из глубин памяти на поверхность в течение двух-трех недель в мае, и теперь постоянно выныривало что-то еще, Соприкасаясь с Гейтли.

Трезвая она звала его «Бимми» или «Бим», потому что слышала, что его так зовут друзья. Она не знала, что данный когномен – акроним фразы «Бронированный исполинский мудила». В детстве у него была огромная голова. Совершенно несоразмерная, хотя в этом не было ничего характерно эстонского, насколько он понимал. Он ее очень стеснялся, головы, но никогда не просил мамку прекратить звать его Бимом. Пьяная, но еще в памяти она звала его то ли Dushka, то ли Dochka, то ли как-то так. Иногда, будучи сам уже под мухой, когда он выключал телевизор без кабельного и накрывал ее пледом, возвращая практически пустую бутылку «Столичной» на журнальный столик, к программе телепередач и миске с темнеющим нарезанным перцем, беспамятная мамка стонала, ворочалась и звала его своим Dushka, добрым рыцарем, последней и единственной любовью, и просила больше не бить.

В июне он Соприкоснулся с воспоминанием о том, что их ступеньки перед дверью в Беверли были из щербатого цемента, ровно раскрашенного красным, даже в щербинах. Почтовый ящик был в сотах ящиков всего района типовой застройки, на таком маленьком столбике из полированной стали и серых, с почтовым орлом. Чтобы достать почту, нужен был крохотный ключик, и долгое время он читал надпись на нем как «Почта НАША», а не «Почта США». Волосы у мамы были сухие и светлые, с темными корнями, которые ни росли, ни исчезали. Когда говорят, что у тебя цирроз, никто не говорит, что однажды пойдет горлом кровь. Это называется внутреннее кровотечение при циррозе. Печень больше не может обрабатывать кровь и типа «шунтирует» ее, и та несется под высоким давлением в горло, как ему объясняли, вот почему он сперва решил, что это военный полицейский вернулся и зарезал мамку, когда сам только пришел домой после футбола, в свой последний сезон, в семнадцать лет. Диагноз ей поставили за годы до этого. Она походила пару недель на Собрания ¹⁷⁹, потом пила на диване, молча, предупредив его, что если телефон позвонит, то ее нет дома. После пары недель в таком духе она целый день прорыдала и колотила себя, будто тушила огонь. Затем на какое-то время вернулась на Собрания. В конце концов ее лицо стало одутловатым, глазки – поросячьими, большие груди указывали в пол, а лицо приобрело желтушный оттенок хорошей тыквы. Это все из-за Диагноза. Сперва Гейтли просто не мог поехать в место долгосрочного ухода, не мог ее там видеть. Не выдержал бы. Затем не мог поехать потому, что не смог бы, глядя ей в лицо, объяснить, почему столько времени не приезжал. Так прошло десять с гаком лет. Гейтли, наверное, три года о ней не вспоминал, до АА.

Сразу после того, как их соседку миссис Уэйт обнаружил мертвой