Этого в юной жизни достаточно, чтобы послужить причиной и объяснением последующей наркозависимости спикера, кажется ей, но случилось еще так, что тихий улыбчивый патриарх приемной семьи, который работал в «Этне» [108] с 09:00 до 21:00 обработчиком страховых претензий, так вот оказалось, что по сравнению с веселым улыбчивым приемным отцом ненормальная приемная мамаша была дорической колонной стабильности, так как отец нашел предельные парализованную податливость и кататоническую неспособность производить ничего, кроме непередаваемых булькающих звуков, биологической дочери весьма полезными свойствами для некоторых извращенных занятий, которые, говорит спикер, ей трудно открыто обсуждать, даже сейчас, даже после тридцать одного месяца трезвости в АА, будучи до сих пор Травмированной; и ну, в общем, подводя итоги, ее практически вынудили сбежать от удочерившей ее приемной согасской семьи и таким образом стать стриптизершей в «Голой правде», и таким образом стать угорелым торчком, не потому, что, как в стольких неуникальных случаях, ее инцестно растлевали, но потому, что негуманно вынуждали делить спальню со слюнявым беспозвоночным, которое в четырнадцать лет само стало объектом инцестных растлений на еженощной основе со стороны улыбчивого биологического отца-обработчика претензий, который – спикер делает паузу, чтобы набраться смелости, – который, оказывается, любил притворяться, что Это – Ракель Уэлч, былая пленочная секс-богиня полового зенита отца, и он даже называл Это «РАКЕЛЬ!» в моменты инцестовых экстремумов; и как новоанглийским летом, когда спикеру исполнилось пятнадцать и ей приходилось волочь Это с собой на двойные свидания, а затем обязательно волочь домой не позже 23:00, чтобы Это успело подвергнуться инцестным растлениям, этим летом улыбчивый тихий приемный отец даже купил, где-то нашел, дурацкую резиновую маску Ракель Уэлч на всю голову, с волосами, и теперь еженощно приходил в темноте, приподнимал вялую мягкую голову Этого и с трудом натягивал маску, чтобы соответствующие отверстия для дыхания оказались на нужных местах, затем растлевал до самого экстремума, кричал «РАКЕЛЬ!», и затем – но затем просто скатывался и уходил из темной спальни, с улыбкой и удовольствием на лице, и чаще всего так и оставлял маску на Этом, как будто забывал, или плевать хотел, точно так же, как словно не помнил (в каком-то смысле – Кабы Не Милость Божья) о неподвижно свернувшейся в калачик тощей приемной дочери на соседней кровати, в темноте, притворяющейся, что спит, молча, почти не дыша, отвернувшись тощим жестким травмированным донаркозависимым лицом к стенке, в соседней кровати, своей кровати, без опускающихся больничных перил, как в колыбели, по краям… Зал уже держится за коллективные виски – к этому времени только отчасти из сопереживания, – пока спикер расписывает, как именно ее де-факто в эмоциональном смысле едва ли не заставили бежать, раздеваться и нырнуть в мрачную духовную анестезию активной наркозависимости в неблагополучной попытке психологически справиться с одной особенно травмирующей переломной ночью унизительного ужаса, неописуемого ужаса от взгляда Этого – биологической дочери, – с которым она посмотрела на нее – на спикера – один конкретный последний раз в один конкретный случай из многих других, когда спикеру приходилось подниматься с кровати после того, как отец пришел и ушел, и прокрадываться на цыпочках к изголовью Этого, наклоняться над холодными железными больничными перилами, и снимать резиновую маску Ракель Уэлч, и убирать в прикроватную тумбочку под какие-то старые номера «Рампартс» и «Коммонуил», аккуратно сдвинув раздвинутые ноги Этого и натянув на нее дизайнерскую запятнанную ночнушку, – все это ей приходилось делать, когда отец предпочитал умыть руки, по ночам, чтобы ненормальная мамаша не пришла на утро, не обнаружила Это в резиновой маске Ракель Уэлч, задранной ночнушке и с раскинутыми ногами и не сложила два и два, и не пережила травму лопнувшего Отрицания изза того, почему приемный отец всегда ходит по дому с молчаливой жуткой улыбкой, и не психанула и не заставила отца беспозвоночного кататоника прекратить растлевать Это – потому что, решила спикер, если приемному отцу придется прекратить растлевать Это, то не нужно быть Салли Джесси Рафаэль, магистром соцработы, чтобы догадаться, кого тогда повысят до роли Ракель, в соседней кровати. Молчаливый улыбчивый отец-обработчик ни слова не говорил о постинцестовых уборках приемной дочери. Дико неблагополучным семьям присуще подобное извращенное негласное соучастие, признается спикер, добавив, что еще является гордым членом родственного Содружества 12-шагов – объединения, основанного на философии о Внутреннем ребенке, под названием «Настрадавшиеся в Юности – Ныне Исцеленные». Но, в общем, говорит она, однажды в конкретную ночь после того, как ей исполнилось шестнадцать, отец пришел, ушел и снова беззаботно забыл маску на Этом, и снова спикеру пришлось красться в темноте к кровати Этого, чтобы прибраться, и но в этот раз оказалось, что длинные рыжие локоны из лошадиной гривы на маске Ракель Уэлч запутались в полуживых прядях залитой муссом сложной прически Этого, и приемной дочери, чтобы попробовать рискнуть отцепить парик Ракель Уэлч, пришлось включить множество лампочек по периметру зеркала туалетного столика Этого, и когда маска наконец поддалась, в сиянии огней туалетного столика, говорит спикер, она была вынуждена впервые взглянуть на освещенное пострастлительное паралитическое лицо Этого, и что ставшее зримым выражение на нем всенепременно вынудило бы любого здорового человека с действующей лимбической системой ¹⁴² рвать когти из дома неблагополучной приемной семьи, равно как и из Согаса, штат Массачусетс, и стать бездомным, травмированным и гонимым темными психическими силами прямо в печально известный притон неонового разврата и зависимости на Шоссе 1, чтобы забыться, rasa свою tabula, стереть память начисто, оглушить опиатами. С дрожащим голосом она принимает предложенную председателем бандану, сморкает каждую ноздрю по очереди и говорит, что видит почти как сейчас: выражение Этого: в огнях туалетного столика видны только белки глаз Этого, и хотя предельные кататония и паралич препятствовали сокращению околоротовых мускулов безобразно разрумяненного лица, тем не менее какойто отвратительно подвижный и выразительный слой во влажных областях под выразительным лицевым слоем настоящих людей, какой-то уникальный для Этого слой, отвечающий за медленные тики, все же слепо сокращался, необъяснимо, и комкал пустое мягкое тесто лица Этого в некое напряженное судорожное выражение неврологической концентрации, которое обозначает плотское наслаждение куда лучше улыбок или стонов. Лицо Этого выглядело так же посткоитально, как, если представить, выглядели бы посткоитальные вакуоль и оптическая система простейшего, которое содрогнулось и эякулировало свой одноклеточный заряд в холодные воды какого-нибудь реально древнего моря. Выражение лица Этого, одним словом, говорит спикер, было непередаваемо, незабываемо отвратным, гадким и травмирующим. Почти такое же выражение, как на лице дамы в каменном халате на фотографии без названия какой-то католической статуи, которая висела (фотография) в